Р Скотт Бэккер - Великая Ордалия

Башни Ишуаль горели. A сами они бежали по своим кущам и садам, отступая в недра чертога Тысячи Тысяч Залов.

Пытаясь найти спасение в лапах их главного судьи, ранее погубившего многих из них.

Осада и падение Ишуаль…

Утрата: всего лишь место. Что значит оно рядом с откровением, сопутствовавшим этой утрате?

Гласящим, что последующее может определить предыдущее… невозможное сделавшееся проявленным . Прежде мир был стрелой с одним и только одним направлением… так во всяком случае, они полагали. Только Логос, только причина и её отражение могли изменить непоколебимое шествие безжалостного мира. Так дуниане воспринимали свою священную миссию: совершенствовать Логос, познать происхождение мысли, согнуть стрелу в круг, и таким образом достичь Абсолюта…

Стать самодвижущей душой.

И свободной.

Однако Визжащим и Поющим не было дела до их учения — они добивались только их смерти.

— Почему они ненавидят нас? — не в первый уже раз спросил мальчик. — Почему все вокруг стремятся погубить нас?

— Потому что в своем заблуждении, — ответил Выживший, — мы сделались истиной, слишком ужасной для того, чтобы Мир мог её вынести…

Еще несколько лет Братия сражалась в коридорах чертога Тысячи Тысяч Залов, погребенная во тьме и кровопролитии, руководствуясь слухом и осязанием, маскируя свой запах шкурами убитых врагов. Убивая. Словно на бойне…

— Но в чем истина? — настаивал мальчик.

— В том, что свобода определяется мерой предшествующей тьмы.

Он пал на них как клыки дикого зверя, он бросил их истекать кровью на пыльном полу. Члены его как цепи раздирали плоть невидимого врага. Ладони были как полные местью зубы. Он шагал меж их ярости, израненный и разящий. Кровь их была жиже крови его братьев, но сворачивалась быстрее. И на вкус отдавала скорее оловом, нежели медью.

— Они почитают себя свободными?

Вонь. Неразборчивые вопли. Конвульсии. Год за годом сражался он во чреве земли. Не было счёта ранам. И вот цель его расточилась, превратившись в отчаяние.

— Лишь когда мы мертвы.

Он надломился — выживший понимал это.

И сошел с ума, чтобы выжить.

Чертог Тысячи Тысяч Залов постепенно поглотил всю Братию, по одному отдавая их самоубийственной ненависти врагов. Все они, как один, сражались, полагаясь на умение и хитрость, накопленные за две тысячи лет. Однако, никто из них не сомневался в печальном для них исходе сражения.

Дуниане были обречены.

Первыми пали юные и старые — достаточно было одной ошибки: столь незаметной стала грань между жизнью и смертью. Одни погибали в бою, находя последний покой под грудами мертвецов. Большая часть умирала от заражения ран. Кое-кто даже не находил пути назад в лабиринте, несмотря на то, что в молодые дни без труда справлялись с ним. Чудовищное колдовство Поющих, к примеру, сворачивало прочь с установленных с математической точностью опор целые галереи. Они не находили выхода к жизни и свету.

И умирали заживо погребенными.

Так уменьшалось число дуниан.

Однако Выжившему каким-то образом удалось уцелеть. Как бы ни заливала его кровь, он всегда сохранял силы. Какие бы разрушения не окружал его, он всегда находил дорогу — и что более важно, никогда не оказывался закупоренным в одной из пещер. Он всегда одолевал, всегда возвращался, и всегда заботился о ребенке, которого укрыл в глубинах.

Кормил его. Учил его. Прятал его. Вынюхивал тысячи опасностей, чтобы сохранить его жизнь. Он рисковал: позволял себе говорить с ним, чтобы уши мальчика не отвыкали слышать и понимать. Он даже завел светильник, чтобы глаза мальчика не забыли про свет.

Он, наиболее обремененный , должен был стать единственным выжившим.

Какое-то время поток Визжащих не иссякал, не прекращался натиск этих безумных и никчемных жизней. Новые и новые враги во все большем и большем количестве наваливались на Чертог, своим множеством преодолевая самые хитрые ловушки: скрытые ямы, подпертые потолки, обрывы над бездной.

Но потом, столь же необъяснимым образом, как происходил любой поворот в этой войне, количество их резко пошло на убыль. На остатки можно было не обращать внимания, последние враги тупо скитались по лабиринту, пока голод и жажда не сражали их. Их становилось все меньше и меньше, и, наконец, ему стали попадаться только полуживые, едва пыхтевшие на полу.

Крик последнего из них показался Выжившему таким жалобным, в полном муки голосе звучали человеческие нотки.

А потом в чертоге Тысячи Тысяч залов воцарилась тишина.

Полная тишина.

После этого Выживший и его мальчик бродили во тьме безо всякой опаски. Однако они не смели подниматься на поверхность, даже по тем восходящим ходам, которые казались им незамеченными врагами. Слишком многие дуниане погибли подобным образом. Они скитались, и мальчик рос здоровым, невзирая на подземную бледность.

Только когда исчерпалось последнее из известных им хранилищ припасов, они осмелились предпринять долгий подъем к поверхности, и оставили свой подземный храм, свою освященную тюрьму.

Выбравшись, Выживший обнаружил, что всё известное ему уничтожено, голая плешь Ишуаль морщилась под чуждым солнцем. Впервые в своей жизни он стоял обнаженным , совершено безоружным перед лицом неопределенного будущего. Он едва понимал, кто он такой , не говоря уже о том, что следует делать.

Мальчишка, с глупым видом уставившийся на мир, которого помнить не мог, споткнулся и пошатнулся от головокружения, настолько чуждо было ему открытое пространство. — А это потолок? — воскликнул он, прищуриваясь на небо.

— Нет, — возразил Выживший, начиная понимать, что именно очевидное было величайшим врагом дуниан. — У мира нет потолка…

И опустив взгляд к своим обутым в сандалии ногам, наклонился, чтобы поднять зернышко, затерявшееся среди мусора. Семечко какого-то неизвестного ему дерева.

— Здесь только полы… такие огромные-огромные.

Земля для корней. Небо росткам… ветвящимся, протяженным…

Цепляющимся.

Черным железным топором он повалил дерево, бывшее совсем тоненьким перед приходом Визжащих, чтобы сосчитать число лет их подземного заточения…

И узнать возраст своего сына.

Он, Выживший, был теперь не таким как прежде. Слишком многое было отнято у него.