Эми Гринфилд - Певчая

Я поймала себя на мольбе.

Корабль. Прошу, пришлите корабль.

Но что толку? Я ждала, смотрела и надеялась семь долгих лет, и никакого корабля не появилось.

Семь лет, а спасения на горизонте не было. Семь долгих лет на этом острове. А сколько еще будет лет?

Кривясь, я встала и бросила морковь в корзинки. Они стучали, падая грудой, и тут я снова услышала пение.

Ноты окружали меня, в этот раз они были сильнее, звучали быстрее. На беспечный миг я хотела озвучить музыку сама, пропеть ответ ветру. Но предупреждение Норри тут же всплыло, повторяясь по кругу:

«Пой, и тьма тебя найдет».

Я закрыла глаза.

— Люси!

Я моргнула, музыка пропала.

Норри стояла передо мной.

— Люси, ты напевала?

— Нет, конечно, нет, — я ведь не напевала? Я бы поняла, если бы делала это. — Ты слышала не меня, — сказала я. — Это что-то другое. Пение ветра. Я не знаю, что это.

Глаза Норри расширились.

— Слушай! Опять звучит, — в этот раз я старалась не упиваться музыкой. Не нужно Норри знать, как я себя чувствовала. — Не пойму, откуда звучит, а ты? Может, новая птица прилетела с ветром? — меня осенило, и я посмотрела взволнованно в сторону утеса. — Или, может,… корабль? Я не успела осмотреться из-за урожая, — об этом мы спорили за завтраком. Я хотела пойти, как обычно, осмотреться, но Норри сказала, что времени нет. — Может, кто-то пришел спасти нас, и этот кто-то не знает, что тут не стоит петь…

Щеки Норри побледнели.

— Дитя, где твой камень?

Я моргнула.

— Камень? — я коснулась рукой тяжелого красного кулона, висящего на серебряной цепочке под моим платьем. — Здесь, конечно. А что?

Не ответив на это, Норри сказала:

— Нам пора внутрь.

Я удивленно посмотрела на нее.

— Сейчас?

— Да.

— Но капуста…

— Останется здесь.

Я уставилась на нее. Это не было похоже на Норри, которая каждый год настаивала, что в Канун нужно собрать из сада все.

— Не понимаю.

— Что понимать? Мы долго работали сегодня. Ты сама так сказала. Заходи, — Норри говорила ворчливо, но в вечернем свете я видела пот на ее лице. Мысли о пении и музыке вылетели из моей головы. Если у Норри температура, ее нужно уложить спать.

Взяв ее за руку, я повела ее к дому.

И хотя до заката еще оставалось не меньше часа, дом уже был отчасти темным. Окон было мало, чтобы пропустить достаточно света. Но я бы нашла кухню Норри всюду по запаху — насыщенной смеси торфа, эстрагона и руты. Обычно там еще был суп, но в Канун Всех святых Норри всегда настаивала, что железный котелок должен висеть пустым, а под ним догорал костер.

— Садись, — сказала я Норри. — Я принесу одеяло, чтобы ты согрелась.

— Не нужно, дитя, — в доме Норри выглядела и звучала уже почти как прежняя. Но я все равно принесла одеяло, и когда я вернулась на кухню, то увидела, что она прижимает руку к сердцу.

— Тебе плохо, — сказала я с тревогой.

Норри снова отмахнулась.

— Нет, дитя. Нет.

— Но ты такая бледная…

— Порой мне не по себе от того, как ты похожа на мать. Такие же серые глаза, такой же маленький подбородок, — она посмотрела на меня и добавила ворчливо. — Конечно, ты растрепаннее.

Я без возражений пригладила спутанные волосы, не желая перебивать. Норри редко говорила о маме, даже под давлением, это меня расстраивало, ведь я помнила мало.

Но Норри, казалось, закончила ворошить прошлое.

— Ох! — она убрала одеяло. — Посмотри, как низко солнце. Нужно дотемна забрать водоросли.

На этой традиции в Канун Всех святых Норри настаивала: мы всегда варили свежесобранные водоросли в котле на новом костре, а потом пили бульон, чтобы защитить себя от вреда. Норри еще и выбирала определенные водоросли, потому собирать их было непросто, и в другой ситуации я бы отпустила ее одну искать их. Но не теперь, когда я так переживала за нее.

— Отдыхай. Я схожу в пещеру, — я потянулась к сетчатой сумке у двери, подходящей для склизких водорослей.

Норри выхватила сумку у меня из-под носа.

— Нет!

Я уставилась на нее. Норри бывала строгой, но редко кричала и никогда так не бросалась.

— Ты не выйдешь на улицу, — Норри преградила путь. — Не этим вечером. Не пущу, пока я еще могу дышать.

Я отпрянула на шаг и уставилась на Норри, уверенная, что кричит она из-за лихорадки. Но когда я увидела ее взгляд, я поняла, что вижу не болезнь. Там были подозрение и страх.

— Норри, что такое? В чем дело?

Ее дрожащие пальцы сжались на сумке, но она не ответила.

Почему она ведет себя так странно? Я вспомнила недавние события.

— Это из-за пения? — я видела по ее лицу, что я права. — Ты думаешь, что это была я. И теперь не доверяешь мен.

— Ты напевала, Люси. Я сама слышала.

— Но я же сказала, я слышала пение. Словно это была птица или ветер в ракушке, только четче…

— Я не слышала пения, — сказала сухо Норри. — Только тебя.

Она сказала это так уверенно, что я застыла. Была ли Норри права? Я напевала, не понимая этого?

— Ты не слышала пения?

— Нет. А если ты его слышала, то это плохой знак. Кто-то или что-то пытается обмануть тебя, так я думаю. Тебе лучше побыть сегодня дома, чтобы тебя не схватили.

— Кто-то… или что-то? — неуверенно повторила я.

— Ранние проделки Кануна Всех святых, наверное.

— Но почему я слышу пение, а ты — нет?

Норри растерялась.

— Слишком много вопросов, дитя. Но они не заставят меня передумать. Завтра сможешь выйти. Но не сегодня, не в Канун.

Я коснулась камня. Меня не выпускают из-за суеверий или… чего-то большего?

— Не смотри на меня так, — голос Норри стал выше. — Твоя мама… — она замолчала.

— Что мама? — я ощутила укол страха. — Норри, ты должна мне сказать.

Не стоило говорить ей «должна». Она вскинула голову.

— В некоторые дела лучше не вмешиваться, Люси. Со временем ты поймешь. Знай одно: сегодня ты не выйдешь. Когда-то я расскажу больше, дитя. Но не сейчас.

Дитя. Вдруг это слово меня обожгло.

— Я не ребенок, — рявкнула я. — Мне пятнадцать. Зимой будет шестнадцать. Я достаточно взрослая, чтобы знать правду.

— Если ты не ребенок, то перестань возмущаться как дитя, — сказала не впечатленная Норри. — Нет времени. До заката остался час, мне нужно собрать водоросли. Пока меня не будет, присмотри за домом, — на ее лице была видна тревога. — Не смей выходить. Если выйдешь, мы обе будем в ужасной беде.

Эти размытые предупреждения меня злили.

— Что за ужасная беда? — она не ответила, и я сказала настойчивее. — Ты знаешь, что я тебе не наврежу…

— Не сама, — покачала головой Норри. — Но ты даже не понимала, что напевала, дитя. Что еще ты сделаешь, если пение овладеет тобой? Ты об этом подумала?

Не думала. Но, пока она говорила, я вспомнила, как эти ноты пронзали меня, как отчаянно я хотела пропеть их в ответ.