Альберт Егазаров - Красные тени

Старик сидел чуть не плача, ковыряя вилкой в пустой тарелке. Во гад, жалеть чего начал, — подумалось мне. Но когда этот несостояв-шийся фашист поднял голову, выглядел он не жалко, а скорее жалостливо. По отношению ко мне, разумеется. Он что, о мошне моей соболезнует, так у меня все одно не хватит — валютное подаяние тратить придется. Старик на крючке у меня, и неча смотреть жалостливо.

— Емеля! — заорал он. — Купаты, поди, скукожатся!

Крик выдернул, Емелю из темного провала кухни, точно нити кукольника — марионетку.

— С жару-с, распоряжения дожидаючись, — и поставил на стол толстые, румяные колбаски.

— Ну, давай, за покров чокнемся, — поднял рюмку старик, — чтоб не худился где, и чтоб самому не ковырять где ни попадя.

Чокнулись, выпили, обожгло. Румяные купаты были в самый раз. Я с размаху прорезал ножом тончайшую кишку…

Старик чуть не упал со стула…

— Ха-ха-ха! — хохотал он, мучаясь одновременно икотой. — Не могу! Лопух. Ну не лопух ли? За покровы пили, за осторожность…

Был бы у меня пистолет… Со лба через щеку, по новому костюму, пересекая галстук, к тарелке тянулась коричнево-зелено-желтая полоса… Вонючая. У меня вновь начались спазмы.

— Ну, подумаешь, гавно… Да не бойсь. Коровье, из-под телки той убиенной, а у скота, сам знаешь, отход этот поблагороднее будет. Навозом кличут. Поля удабривают… Зато теперь, как говорят, на личном опыте… Заметь, а было бы сыту, не трогай деликатесик энтот, так бы оне, колбаски эти, купатами бы для тебя и остались… А-а, скажешь не прав старик?.. То-то же. И попробуй мне вякнуть, что ты и всё так — ножичком пробуешь… Емеля! Вась! — зыкнул Козлов.

Половые вновь выползли из невидимых щелей, стали, полотенца на вскидку.

— Я того, — бормотал я в некоторой робости и смущении, хотя минуту назад хотел орать «Милиция!».

— Ерунда, эт мы вмиг… — хором рявкнули половые.

Не соврали. Даже пятнышка не осталось…

— А я что говорю, — бубнел свое старик, — и с памятью так — раз! и вытерли, и пикни — попробуй. А подживет чуть — вроде и так сподручно, без памяти… О, гляди, гляди! — оживился философствующий сатир, показывая на банкующих.

Над столом во весь свой небольшой рост возвышался розовый полковник.

— Ну-ка, братцы, нашу давай, ритуальную…

И братцы дали, и хорошо, надо сказать, и не просто так, а с умыслом да расстановочкой:

— Ну, держись теперя, — ёкнул старик, — началось…

— заголосила полковничья внучка, размахивая именным платочком дедушкиным.

И вдруг в горячем экстазе затрясло спутницу альбиноса Великой Германии: что-то рвалось из нее, и плечи подрагивали, и губы, облизав макияж, нашептывали нечто горячее.

— выпалила степенная, огляделась шально, руками тряхнула так, словно хоровод собралась завести.

— подхватила комсомольская богиня, сдирая с шеи завернутую по-аглицки косынку.

И все, и вырвалось, и понесло. «Давай Нюрка, давай!» — подбадривала компания.

Нюрка, так, оказывается, звали спутницу, порозовела под густым слоем искусственной западной молодости, налилась яблочком румяным, осушила одним махом водку. Рукавом парчовым закусила и:

Мужская часть банкующих из коленок, подметок, ладоней, из посуды столовой разной соорудила оркестр, аккомпанемент был что надо.

Полковничья внучка, стряхнув с плеча руку дедушки, скользнула, пританцовывая, — в круг:

— и, чуть притаранив опешившего, почерневшего от ревности дедушку, к принцессе комсомольской пошла.

Ну тут уж и мужички злобесные не удержались, и откуда взялось только!

— припомнили эти вновьиспеченные кабалисты. Но и дамы не растерялись, ответили:

Ох, и раскраснелся передовой отряд эксплуататоров-расхищенцев, поглядеть любо-дорого. Даже старик помолодел и свою семечку вставил, хитрец, специально ждал, когда выдохнутся банкетчики:

Но нашли силу банкетчики, достойно ответили нищему, уже в смешанном хоре негодующих голосов:

И откуда-то со стороны невидимых доселе кулис донеслось эхо. Да нет, не эхо то было. То вырулил в костюмчике светлом, гладкий, сияющий, точно белый «мерседес», певец эпохи рвущихся сердец, объект зависти самого Маккартни, нестареющий, несгибающийся, вечный Зев…

— в аплодисментах потонул куплетик символический.

— А сейчас, — продолжил певец молодежный, сияя улыбкой оптимистической, — а сейчас, корона представления, для дорогих гостей — «Русская мистерия».

Однако ж, заминочка вышла. Молчание тягостное. И вдруг — ржанье…

— Харитоша, — умаслился словом старик.

Харитоша сидел верхом на четырех спинах танцоров, стоявших на четвереньках головами внутрь. Получился настоящий паук, да еще сапоги черные, хромовые у танцоров, да ноги тонкие, длинные. Паучина да и только.

А впереди две девицы в кокошниках несли под покровом что-то неровное — с выступами, с башнями что-ли какими.

— Кремль, господа! — выкрикнул Харитон. — Кремль буду крыть! — смеется, поплевывая, пока все остолбенело переваривают… тихий ужас на лицах эсесеропродавцев, — жестью белой да золотишком сусальным, дурни! — хохочет Харитон и сдергивает покрывало. Под ним Кремль не красный — золотой. Опа! — хлопает в ладоши Харитон. Звучит песня:

Старик довольно смеется. На сцену выбегают девушки в сарафанах, кокошниках, точно березки белые.

— Березу, слышь, возьмешь? — оживляется за банкетным столом батюшка.

— Лицензию, — рубит полковник и вновь утыкается в блюдо.