Вадим Булычев - Капитан Брамы

— Я и Клен покинем вас… до вечера, — сказал Белодрев.

— А я проведу вас на Холм, — сказал Пестрый.

Белодрев и Клен стремительно растворились среди деревьев. Пестрый спустился к реке и там, ожидая нас, что-то напевал и взбалтывал воду голыми ногами.

— Да уж, нет слов, — сказал отец Иван, словно очнувшись, — прости, Николай, за маловерие.

— Отец Иван, о чем речь, — воскликнул Николай. — Думаете, я сразу поверил.

— Кто б мог знать, — сказал я, — в доме Отца Моего обителей много. А мы все за инопланетянами гоняемся. А друзья, вот они, рядом… Кстати, это их удивительное щебетание, или слово… как там — Кон-Аз-фью и что-то такое далее — это они так Христа называют?

— Да, где-то так, — ответил Капитан, — с одной поправкой, того Христа, что ходил некогда по дорогам Палестины, они знают плохо. Если конечно я сам все это правильно понимаю.

— Ладно, — сказал отец Иван, — не будем показывать наше маловерие Пестрому, идем.

Закинув на плечи свои дорожные пожитки, спустились к реке. Увидев нас, Пестрый прекратил петь и весело прокричал:

— Смотрите, смотрите, вы привлекли своими молитвами даже реку. Обычно она у нас еще сонная в это время.

Река была неширокая, мелководная, чистая и прозрачная. Прямо над рекой струилось мягкое, женственное, голубоватое сияние. Я подумал, что это остатки тумана. Но это был не туман, это, именно, сияла сама вода!

Еще я почувствовал нечто необычное; казалось, река смотрит на меня и знает обо мне. Возникло непреодолимое чувство зайти в воду, омыть ноги, омыть лицо. Что мы тут же и сделали, снова сбросив с плеч рюкзаки. Пестрый не возражал, а был наоборот рад.

Вода в реке оказалась не ледяной, как я предполагал (все же еще апрель), а довольно приятной и прохладной. Вода как будто проходила сквозь ноги, вымывая всю застоявшуюся муть изнутри. Волны чистоты поднимались от ступней ног выше и выше, пока не охватили все тело.

Я спросил об ощущениях отца Ивана и Капитана. Они примерно испытывали то же. Мы умылись и вышли из реки совершенно бодрыми. Тут же тронулись в путь.

Пестрый повел нас вдоль берега реки в сторону севера. По направлению к дороге на Черноморку и корейским угодьям. Теперь эти ориентиры условны. Но тем не менее. Мы быстро шагали под сенью нескончаемого ряда плакучих ив. На том берегу реки так же шли ивы.

— Эта река когда-то текла и в нашем обыденном мире, — нарушил благоговейное молчание Капитан. — Потом, в послевоенное время, начали строить всякие оросительные системы и загубили речушку. Наконец, военные, у них там в той стороне, куда мы, может быть, пойдем, была небольшая станция ПВО; так вот, военные вообще ее засыпали, что б дорогу быстрей провести. И река полностью умерла. Осталась безжизненная канава с одной стороны, и пересыхающее летом небольшое болотце с другой. И все.

— А здесь, как видите, — продолжил рассказ о реке Пестрый, — она еще жива. Но постепенно тоже умирает. Становится все мельче и мельче. Плоть реки истощается. Хотя мы, стражи и стараемся сделать все возможное, чтобы поддерживать в реке жизнь. И вы своей песней Кон-Аз-у… реке немного помогли. Она так же, как и мы, вам благодарна.

Пройдя не менее километра по берегу реки, мы подошли к маленькому пешеходному мостику. Перейдя по нему речку, повернули на восток. Какое-то время двигались по дну небольшого оврага. Дорога ощутимо шла в гору.

Овраг кончился, и мы оказались на открытом пространстве, у подножия большого холма. Дальше дорога делала большой изгиб и постепенно заворачивала на юго-восток, к вершине холма, к Серебряным Деревьям.

Впрочем, отсюда ни вершины, ни Деревьев видно не было. В ту сторону, куда нам надо было идти, не было видно ничего, кроме исполинского склона и синего неба над ним.

В противоположную сторону (на север и северо-восток) местность от нас плавно продолжала понижаться. Виднелись отдельные кусты, деревца, какие-то камни в отдалении, ямы. Затем все тонуло в непроглядном белесом тумане.

— Смотрите, что там? — отец Иван показывал пальцем на северо-восток. Там, из тумана, смутно проглядывала какая-то возвышенность, непроницаемо-черная, с усеченным верхом. Чем-то неуловимо напоминающая и пирамиду и курган.

— Гиблое место, — сказал Пестрый, — курган тьмы.

— Курган? — переспросил я, — послушай, батюшка, а не тот ли это скифский курган, что мы видели, когда шли из Черноморки в Кут. Только кажется, он ближе к Браме был, чем теперь.

— Тот, тот, — подтвердил Пестрый, — именно, скифский. И именно со времен скифских человеков туда и вторглись полчища из преисподней земли. Сделали курган неприступным бастионом. А все оттого, что много там жадности скифские человеки захоронили.

— Гиблое место, — повторил Пестрый и тут же радостно добавил, — но наш путь в противоположный край, в хорошее место. Хоть и в гору. Идемте…

Отец Василий пребывал в подавленном состоянии духа. С самого утра его преследовало неприятное ощущение нереальности всего с ним происходящего.

«Нереальность» брала свое начало с того самого рокового прошлогоднего августа. И теперь он постоянно пребывает внутри мира-матрицы (фильм «Матрица» ему довелось случайно посмотреть, незадолго до своего пострига).

Или внутри своих же собственных идей и мыслей. И все, что его окружает — пещеры, холмы, земляные бесы-гномы и даже люди — зыбкие текучие мыслеформы, послушные его волению, но в себе не несущие ничего.

И он сам — послушная кукла-марионетка. Грозная, ужасная сила дергает его за ниточки, и он двигается в придуманном для него картонном мире.

Игумен картонного монастыря.

А завтра эта же сила, похохатывая, сомнет его вместе со всеми его картонными идеями и вышвырнет вон. Например, это может произойти, когда сюда явится новый краснокутовский поп, с толпой прихожан…

Отец Василий зябко поежился.

… Нет никаких гномов и катакомб. Нет ничего. Все сниться. Всюду бесовский обман. Просто… просто аномальная зона материализовала мои собственные страсти. И я сражаюсь с ветряными мельницами. А все вокруг обман?!.

Отец Василий от волнения вскочил и заметался по своей маленькой келье.

… Нет, нет, не обман, — внушал он самому себе. — Не бесовское наваждение, ни мираж! Этого не может быть! Виктор, Пастух, Анатолий с Сергеем — реальные, живые люди. И они так же видят гномов. И общаются с ними. Виктор даже их жалеет. Да и Пастух тоже…. Значит, значит, я не сошел с ума!..

Отец Василий успокоился и сел на топчан. Вдруг новая мысль пронзила его, словно молния:

Ангел!!! Почем он знает, что это ангел Господень?! А вдруг сатанинское обольщение, ведь сатана умеет принимать вид ангела света. Сколько таких случаев читал он в житиях святых, сколько об этой беде повествует святоотеческая литература!