Нина Скипа - Стражи границы

— Мы с Вацлавом любим друг друга, — возразил я.

— И, тем не менее, неужели вы действительно думаете, что он ни разу не вспомнил, что наследует после вашей смерти королевский престол? Уверяю вас, Яромир, он прекрасно помнит об этом. Вот только вы для него гораздо важнее престола, к которому он, чтобы вы там ни думали, совсем не питает отвращения. Но Венцеславу делается холодно при мысли, что ему не к кому будет прийти со своими бедами и радостями, не перед кем будет выговориться с гарантией, что его откровения не пойдут дальше, и что его поймут. Может быть, он и не сформулировал для себя вопрос таким вот образом, но это значит только, что Венцеслав не решается облечь в слова свои мысли и чувства. И правильно делает. Слова, обычно, только мешают делу. Произнесенные слова, порой, приобретают силу, и начинают властвовать над своим автором… Но я отвлекся. Я начал рассказывать вам о том юноше. Так вот, молодой человек нашел уединение в пещере Косых лучей луны и звезд и занялся познанием себя и мира, через познание себя. Причем достиг в этом успеха. В самом деле, господа, это совсем не сложно. Нужно только отказаться от страстей. От всех страстей… — Сунь У-кун снова замолчал. — Этот молодой человек достиг успеха, причем даже нашел путь к индивидуальному бессмертию, что, как известно, является вершиной устремлений всех даосов. Собственно говоря, в бессмертии нет ничего необычного. Чтобы не умереть, нужно просто не жить.

Я вздрогнул от холода этих слов, вернулся к дивану и сел, привлекши к себе жену. Мои спутники, застывшие было в самых причудливых позах, словно пародируя немую сцену из Гоголевского ревизора, тоже устроились на диване и креслах. Венедим произнес формулу поляризации, и мы смогли разглядеть его часть комнаты. Там стояла такая же мебель, как и в нашей части. А если учесть, что разглядеть мы ее смогли только после произнесения специального заклинания, то напрашивался вывод, что она была восьмимерной. Этот же вывод нашел косвенное подтверждение еще и в том факте, что Венедим вольготно восседал в одном из мягких кресел.

— Вы уже несколько пришли в себя, Яромир, поэтому я могу положиться на ваше благоразумие и верить, что вы не сунетесь в восьмимерное пространство.

Я кивнул и снова обратил взгляд на нашего каменного гостя.

— К пятидесяти годам, господа, я прославился на всю Поднебесную, как живой бессмертный учитель, и полностью разрушил здоровье. Дело в том, что путь к бессмертию действительно лежит в отрицании жизни. Я отрицал собственную жизнь, Восприемник Души Трехречья отрицает жизни своих подданных, по крайней мере, некоторых. Мне не нужно было крепкое, здоровое тело, чтобы жить. Я открыл способ поддержания жизни души за счет электромагнитных колебаний.

Я вспомнил, как Милан рассказывал о своей попытке прочесть посмертные воспоминания Софокла, которые он нашел в домашней библиотеке верхневолынских князей.

Сунь У-кун кивнул.

— Да, вы правы. Я читал эту книгу, там описана та же схема поддержания жизни. Нет, Яромир, по вашему лицу не возможно прочитать мысли до такой степени, но не думаете же вы, что я способен слушать вот этими каменными ушами? — Сунь У-кун, с характерным каменным звуком, прикоснулся лапой к уху.

— Я еще не думал об этом.

— И правильно делали. Подождите, я сейчас все расскажу. Итак, господа, я стал живой легендой и ко мне потянулись ученики. Все знали, что я отрешился от мирских радостей, поэтому мне приносили довольно любопытные сувениры в качестве платы за учение. Кто-то принес туфли из цветов лотоса, кто-то золотой панцирь, кто-то шлем, а один вельможа привез кусок нефрита в форме яйца с горы Цветов и плодов.

Я ахнул.

— Как раз к тому времени мое родное тело стало доставлять мне массу хлопот. Оно было до крайности истощено, поражено какими-то довольно-таки мерзкими накожными болезнями и язвами. Я решил вырезать из камня себе новую оболочку, подолговечнее. Дело в том, что душа, существуя вне тела, не способна надежно контактировать с окружающими. Я проверял. И я, с помощью своих учеников, занялся резьбой по камню. Точнее, занялись то ученики, я лишь указал, какой формы должно было стать мое новое вместилище. Я сказал, что желаю принять форму существа, которое не отягощено человеческими пороками. И добавил, что хотел бы стать царем, над такими людьми. Мои ученики сказали, что таких людей нет. Я же указал им на обезьяну Ху-сунь. Мне она нравилась, ведь мы, в своем роде, однофамильцы. И вот, мои ученики вырезали для меня вот эту оболочку. Она прекрасна, не так ли?

Мы дружно закивали.

— Вот только у нее есть один недостаток. Я могу перемещать предметы силой воли, для даосов это детские игрушки, а я был лучшим, но я не мог пошевелить ни одним членом. Я мог переместить в пространстве только целую статую. Хорошо еще, что я быстро это понял, и мое тело еще не успело остыть. Я вернулся в него и придумал себе второй вариант. Он был не так красив, собственно говоря, он был слеплен из кусков камня, дерева и крепился прочными лианами, зато он мог шевелиться. Вот только с речью была проблема. Для того чтобы говорить, нужны легкие, гортань и прочее, о чем я имел, и до сих пор имею, весьма смутное представление. И я нашел выход. Самый естественный выход в горах Поднебесной, которые уже в те времена были насквозь пропитаны волшбой. Телепатия. Конечно, пришлось потрудиться, чтобы наладить двустороннее общение, особенно, когда приходилось общаться с несколькими собеседниками. Вот как сейчас. Да вы должны были бы заметить. Ведь не все из вас из Верхней Волыни. Вот вы, молодой человек, на каком языке слышите мою речь?

— На верхневолынском, — пожал плечами Янош. — С тех пор, как Вацлав помог мне его усвоить, он стал для меня родным. Язык, конечно. Впрочем, Вацлав тоже.

Каменная обезьяна досадливо пожала плечами.

— Вы слишком хорошие колдуны, господа, с вами сложно. Я даже не спрашиваю у вашей жены. Она имеет такой вид, словно вообще разучилась говорить на своем египетском диалекте.

Милочка согласно пожала плечами.

Сунь У-кун изобразил печальную улыбку и тяжелый вздох.

— Так вот, господа, некоторое время я жил среди людей, потом еще некоторое время жил среди обезьян, а потом почувствовал, что даже то, легкое тело, нужно как-то перемещать. Накопленная за годы моей жизни в виде живого существа сила иссякла, ту, что я получал от света солнца и звезд, я почти полностью расходовал на поддержание жизни моей души. Тогда я ушел в горы, под предлогом заняться самоусовершенствованием, и принялся копить силы. Точнее, не ушел. Идти я уже не мог. Меня отнесли туда мои подданные — обезьяны. И оставили там, чтобы забыть обо мне навсегда. А я остался, чтобы постепенно, по крупицам, копить силы и думать. За годы жизни, а прожил в мире я около шестисот лет, у меня накопилось много тем, которые требовали серьезного размышления в тишине и покое. Вот тогда-то я и увлекся учением Гаутамы Будды. Лет за пятьсот мне удалось накопить достаточно сил, чтобы их хватило на путешествие на Запад, в Индию. И вот, в один прекрасный день, я сошел с горы и пошел к людям. За эти годы про меня напрочь забыли. Про меня, самого знаменитого святого отшельника! И мне не удавалось никого заинтересовать этим походом. Еще хорошо, что в Поднебесной всегда было много чудес. Где-нибудь в Европе меня бы приняли за плоды неумеренного потребления горячительных напитков. Видя это, я понял, что если я хочу заинтересовать людей, мне нужно найти сподвижника. Желательно, монаха. В одном из монастырей, куда я обратился, мне согласились помочь, и дали мне спутника — толстого, ленивого монаха, которого не интересовали ни учение даосов, ни учение Кун-цзы, ни учение Гаутамы. Его волновали только жратва и покой. Но настоятель приказал ему сопровождать меня и он, так и быть, согласился отойти от ворот. Не буду рассказывать, к каким ухищрениям мне пришлось прибегнуть, чтобы заставить этого ленивца двигаться. Скажу лишь, что за время довольно короткой дороги туда и обратно, я израсходовал силу, которой в прошлый раз мне хватило на добрых пять сотен лет. Впоследствии, он вывернул эту историю наизнанку и представил дело так, словно это он внезапно проникся благодатью и тащил меня на аркане. Он только не сказал зачем. Затем чтобы охранять его? Вздор. Кто бы позарился на такого никчемного жирного борова! Кстати, это именно с тех пор я не могу смотреть, как люди едят. Надеюсь, вы не обиделись, что я отказался прийти к вам на завтрак.