Далия Трускиновская - Книга магов (антология)

На дворе — трава,

На траве — дрова.

На дровах — товар,

То моя герла.

Ты помой ее,

Причеши ее,

Ты прикинь ее —

Будет е-мое.

Как в журнале мод,

Как в кине вчера:

Я — твой оборот,

Ты — моя терла.

Треснул баобаб,

Упорхнул трамвай —

Мне не надо баб,

Мне герлу подай!

«Е-мое», — поет

Мне моя герла,

Мои чувства пьет

Прямо из горла.

Я к герле привык,

Я к герле прирос,

Я на ней постиг

Трудовой вопрос.

Забери дрова,

Выкоси траву,

Все тебе отдам —

Не отдам герлу…

Коломбина охнула, перекрестилась и зашептала: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога небеснаго водворится, речет Господеви: заступник мой еси и прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него…» А Фугас развел руками, пошатнулся, торжественно провозгласил:

— Прошу присутствующих встать и опростоволоситься! Позволь, Казимир, я тебя от всей души поздравлю: успеха тебе не избежать, от славы не спрятаться… Только знаешь что? Ты не оду сотворил. Какая ж это ода? Это не ода. Это классический сонет!

— Разве? А вот это — что?

Есть в природе блаженства лучик,

Откровения дивный пассаж —

Когда глист по навозной куче

Совершает парадный вираж.

— И это сонет! Надо бы по этому поводу дерябнуть еще по глоточку… Коломбина!

Но ее уже не было в мастерской, женщина заперлась на кухне и там молилась, прося у пречистой девы Марии заступничества для себя, а для Казимира вымаливала она просветления и прикаянности. Потом Коломбина машинально распечатала оба конверта, прочитала послания, и это развеселило ее и потешило. А потом она услыхала дикий вопль из мастерской, кинулась на голос. Оторванный ломоть по прозвищу Фугас бревном лежал на полу, а Казимир без толку бегал вокруг него, сокрушаясь: он пацана увидел, надо было пацана ряшкой к стенке повернуть, я как-то про него совсем забыл.

Фугаса окатили водой, дали ему еще квасу, выпроводили на улицу. И никто с него никаких обещаний не взыскивал, когда он вдруг забожился, что Казимир и Коломбина могут на него смело Положиться, он никому не проболтается, нет у него такой привычки — чужие секреты продавать, что в чужом дому подглядел — то умерло, крест, могила, век востребователя не видать…

Ночь прошла в кошмарном угаре. Вечный пахарь пытался объяснить своей женщине, что чист и невиновен: как только осознал свою непригодность к акушерскому делу и поклялся ни за холодную воду не браться — так ему и шибануло в голову. И теперь уже каждую минуту шибает, спасу нет…

— Может, покушать чего? — сказала Коломбина.

И вечный пахарь тут же выдал:

Застолье праздничное свято,

Гульнуть и любим, и хотим,

За то навозным суррогатом

Природу мы обогатим!

Коломбина поплакала еще и приспалась, а Казимир всю ночь бродил по мастерской, отмахивался от рифм и ритмов, кормил щенка ультрамарином, а потом давал ему Пятки лизать, от чего пятки у вечного пахаря посинели и оставляли по полу следы, — и об этом тоже сонет явился… Что же это такое, братцы? Всю жизнь теперь так будет? Ни поесть по-человечески, ни выспаться…

На рассвете нового дня он разбудил жертву пересортицы и взахлеб читал ей:

Лобызнул я девицу от скуки,

Но дурацкий петух прокричал —

Окружили нас дети и внуки.

И маразм все крепчал и крепчал…

А сам был серый, как покойник, круги под глазами пляшут, ноги грязные. Коломбина не сопротивлялась, понадеявшись, по обыкновению, что это у него пройдет, рассосется, какое-нибудь новое увлечение огорошит его, станет руками что-нибудь поделывать, вернется на круги своя, — напомнила только, что скоро за ребенком придут счастливые родители, подготовиться как-то надо, может, букетик цветов раздобыть по соседям, скрасить первую минуту свидания — и много с родителей не просить, что сами дадут, по совести… Куда это ты собираешься, идолище?

— Я в баню пойду, — сказал вечный пахарь. — Прямо сейчас и пойду… Иначе повешусь.

— Только веник в руки не бери! — обеспокоилась по инерции Коломбина. — Приноровишься веником чужие задницы хлестать — в банщики тебя пропишут!.. Все к востребователю на смотрины кинутся, а Казимира, вечного пахаря, нет нигде! Все перед востребователем и так и эдак демонстрируют, а Казимир в парилке окопался, кто ж пойдет по парилкам заглядывать? Ноги мочить, по склизкому кафелю рисковать… — Так, с причитаниями, сновала жертва пересортицы по дому, черепушки перебирала, кастрюльками тарахтела-позвякивала, наводила ревизию на запасы съестного.

Жаль ей было слушка шалапутного, ко двору сегодня прибившегося. Животинка одной лишь краской питаться не может, чем-то человеческим подкармливать необходимо, без надлежащего ухода и опеки должной она долго не протянет. С кем тогда вечера коротать, если вдруг повезет Казимиру несказанно и его призовут-востребуют, к настоящему делу приставят? Уж он им вдоль и поперек напашет, без роздыху и премиальных, на то и вечный пахарь, чтоб пахать… Что ж ты, кутенок, все ультрамарин подлизываешь? ступай за мной на кухоньку, я тебя рыбкой попотчую, только вчера для Казимира готовила, тебе понравится…

Год активного Солнца

1

— Теперь, когда мы встретились, — что вы думаете обо мне? — спросил он.

— Первое впечатление всегда ошибочное, — сказала она.

— Говорите как есть, — попросил он.

— Поначалу я решила: вот кустарь-баптист, однолюб, типчик, склонный к гомосексуализму. Но каждая минута общения с вами приносила все новые догадки. Человек со странностями, интриган, мужчина властный и болезненно самолюбивый; работяга, на такого можно положиться. Хороший семьянин, Но в облаках витает. Я пыталась разобраться в том, что мне Хочется думать о вас, и все больше запутывалась. Храбрый заяц, алиментщик, замкнутый в себе, старый ловелас, с чувством юмора, любитель острых ощущений, горе-мужчина, верный друг, сентиментальный подлец, с тайным грешком, Дамский угодник, рыцарь-сутенер, подмоченная репутация, с претензией на оригинальность, умственно отсталый. Потом я вдруг подумала: этот предаст в любом месте. Пошляк, пошляк надоедливый, циник, гордец, каких мало, сексуальный маньяк, дурень на руководящем посту, желчный тип, гордый ревнивец, страдает манией величия, хороший парень — и наверняка рогоносец; редкий бриллиант, но слабовольный, с ограниченным кругозором. Честный парень, — думала я, — оторванный ломоть, прожигатель жизни с замашками провинциального сердцееда. Попрыгунчик, эгоист, хладнокровный убийца, галантный малый, без проблесков ума, предел мечтаний любой женщины, сквалыга, грязный бабник, добрый человек, мрачный обольститель, отъявленный злодей, молодой и талантливый сын века… Тут я совершенно растерялась. Я поняла, что вы так и останетесь для меня шкатулкой под семью замками. И никто не надоумит меня, где можно раздобыть подходящие к этим замкам ключи. Да и не очень-то интересно мне возиться с этими замками, а потом копаться в чужой шкатулке, а потом… Вас не обижает мое признание? Похоже, вы, со своей стороны, тоже не в состоянии определиться, с кем имеете дело.