Андрей Грамин - Суженый смерти (СИ)

Дверь слетела с петель, в дом ворвались четверо дюжих мужиков, и налетели на Ефима, скрутив его в мгновение ока.

- Эй, вы чего? - только и смог сказать он.

- Сейчас узнаешь, - многообещающе пробасил один над ухом.

Его выволокли на порог и толпа заревела.

- Он, он!!! - раздались ото всюду крики.

- Жги упыря! - заорал кто-то, и несколько голосов подхватило этот крик.

- Что происходит, народ честной? - закричал Ефим, у которого началась паника от обещанной расправы.

- Он еще спрашивает! - заорала, подбоченясь, дородная баба в цветастом переднике. - Кто Зозуле горло порвал и объел всего?

- И Скрынника на части порвал? - добавила другая.

- И Дуду? - подхватила третья.

- О чем вы? - Ефим выпучил глаза на людей.

- Да о том, - сказал один казак, который вязал веревки на руках Ефима. - Мы знаем кто ты.

- Я живу здесь вот уже полтора года, и за все это время не отходил от дома дальше, чем на пару верст.

- Знаем мы эти штуки... - закричал кто-то. - Из петли вывернется, лишь бы жизнь ему оставили.

- Да я православный, простой я! Я не знаю за кого вы меня приняли, - Ефим вложил в эти слова всю убедительность, на которую был способен.

- Врешь! - заорала все та же дородная баба. Ее крик сразу же подхватило несколько глоток.

- Да будь я нечистым, разве ж я смог бы под солнцем стоять? Дайте мне воды святой выпить, дайте я крестное знамение совершу! Сами убедитесь.

Народ поутих, начиная убеждаться, что перед ними обычный казак.

- А что ж ты здесь живешь, раз место проклятое? - заорал кто-то.

- Да, да! - подтвердило насколько голосов.

- Не местный я, пришел сюда полтора года назад.

- И откуда ж ты?

- Я не помню. Помню, чуть не замерз в сугробе, а потом набрел на этот дом, и остался здесь жить, - Ефим был готов на то, чтоб его четвертовали, но он ни словом не сказал бы о Марье. В принципе, он не солгал, его семья осталась верстах в пятидесяти от этого места, и он почти уже ничего не помнил о своей прошлой жизни.

- Что за сказки? - заголосила опять дородная баба, которой, видимо, очень хотелось крови. - Не помнит он!

- Да развяжите же мне руки, я перекрещусь! - заорал в ответ Ефим.

- Не развязывайте, - закричал сухонький старый мужичок. - Вы его спящего взяли, а так бы и вдесятером не осилили. Перебьет он нас, даром что вурдалак.

Народ опять зашептался, угрожающе зашумел и зароптал. Все было очевидно для Ефима - кто-то убил троих, разорвав на части, но диких зверей отчего-то никто в расчет не брал. Никто не хотел подозревать местных жителей, а вот незнакомец без рода и племени, живущий в "проклятом" месте был самой, что ни есть, подходящей кандидатурой на роль нечистого духа.

- Ну, полейте меня водой святой, чеснок дайте съесть! - не унимался Ефим. - Вы ж невиновного губите!

- А ну! - протиснулся вперед один здоровый парень. Он держал в руках тыквенный бутыль, который откупорил на ходу, и с размаху плеснул содержимым на Ефима. Народ замолк в одно мгновение, ожидая чего-то из ряда вон выходящего, но ничего не произошло. Ефим как стоял, так и остался стоять, слизывая с губ святую воду.

- Ишь ты! - раздался одобрительный бас из толпы. - И впрямь человек.

- Да, человек, - подтвердил парень, плеснувший из бутылки. - У меня там крещенская вода была. Будь он вурдалак, ему бы несдобровать от нее.

- Крестное знамение пусть совершит! - заорала все та же толстая баба.

- Сейчас, - сказал за спиной Ефима дюжий казак, развязывая ему руки.

Ефим с готовностью трижды перекрестился, произнеся символ веры. Народ зашумел и, перекрывая гул, раздался бас.

- Что ж это делается, православного сжечь хотят! - пробасил здоровенный дядька, который был на голову выше всех остальных. - А ну дай его сюда, - он решительно направился к Ефиму, сгреб того в охапку и поставил с крыльца на землю.

Толпа закивала, но все та же баба с прищуром поглядела на Ефима.

- А ежели это не упырь, а колдун! - закричала она. - Они и оборачиваться могут, то лисой, а то и волком!

- Да как же это колдун, он крестное знамение совершил! - заорал спаситель Ефима на бабу. - Вам бы, чертово племя, лишь бы казака извести. Тьфу, проклятая!

- А ты кузнец не плюйся, - загорланила подруга бабы, тощая дылда в цветастом переднике. - Ишь как начал, бобыль старый. Помнишь Ксаверия, мельника? Так тот и на заутреню ходил, и на вечерню, а одно колдун был, людей из могилы поднимал, да скотину у меня свел всю.

- То-то же! - подтвердила дородная баба, и вместе с ней еще несколько товарок закивали головами.

- Да, Ксаверий-то колдун был, - согласился кузнец, нехотя. - Он моему отцу ногу вылечил заговорами да травами... Дык он-то людям помогал! Он, значит, хороший колдун был!

- Да едины они все, - заголосили насколько баб.

- Он волком оборачивался, Бондарь старый сам это видел, - заорал какой-то мужик.

- Бондарь глаза с утра заливал так, что жену родную не узнавал, - загремел кузнец.

- Едино не верьте ему! - заорала баба в цветастом переднике. - Чего ж он на проклятой мельнице живет, коли честный да православный?

- Да не знаю я, какая это мельница! - закричал Ефим, как только возникла возможность вставить слово в диалог кузнеца со склочной бабищей. - Не местный я, еще раз говорю...

Ему не дал закончить фразу камень, угодивший точно в лоб. Кто кинул тот камень, не так уж и важно, но это был только первый вестник в череде ужасающих событий. Народ увидел кровь, и хоть Ефим остался стоять на ногах, ярость толпы было уже не остановить. Кто-то кинул второй камень, казаки из-за спины Ефима поспешили ретироваться, чтобы их не зацепило. И понеслось. Некоторые ужаснутся, читая эти строки, думая, что больной полет фантазии автора сделал из обычного населения рядовой станицы кровавых палачей.... Что ж, пусть искренне верят, считая людей по своей природе агнцами, я разубеждать не берусь. Каждый отдельно взятый человек, конечно не чужд благородных мыслей и поступков, но когда образуется коалиция, собранная из сотни глоток, жаждущих увидеть расправу над тем, кого они заранее осудили и вынесли приговор, это страшная сила, не знающая, ни жалости, ни сострадания. Толпа. Более точного определения подобной серой массе еще никто не дал. Такие вот толпы в прошлом веке охотились с собаками в Английских колониях на беглых каторжан и негров; такие толпы жгли евреев, по сути виновных только в своем рождении на свет и совершении других обрядов веры. Такие же толпы вешали красивых женщин, называя их ведьмами, такие толпы топили незаконнорожденных детей, такие толпы сажали на кол пленных казаков в Речи Посполитой... Эта животная ярость, пробуждаемая видом крови и ощущением многометрового превосходства над жертвой, эта жестокость, которая в любом коллективе исстари проявлялась по отношению к слабому, это недовольство жизнью, со злостью выплескиваемое в адрес случайной жертвы, вызывает презрение и негодование у любого адекватного человека. Но факты остаются фактами. Сколько бы веков не насчитывала история человечества, и в какие бы элегантные костюмы и благородные манеры не обряжалась скотская суть, она, тем не менее, все еще пробуждается (да и будет пробуждаться) пока есть понятие толпы.