Гай Кей - Дети земли и неба

Леонора понятия не имела, кто плывет к острову сейчас, но она видела, как подходит маленькое судно. Она смотрела на Юлию Орсат, работающую в огороде лекарственных трав; та уже не вынашивала ребенка, но все еще находилась здесь; сказала, что хочет остаться.

Действительно существовали методы, известные двум старшим женщинам, которые ухаживали за этими травами, позволяющие женщине избавиться от ребенка, а Юлия была непоколебима в своем решении не рожать этого ребенка.

Она так и не назвала его отца. Можно было смутно догадываться, но разумнее — и, возможно, добрее — не делать этого. Кроме того, Леоноре нравилась девушка Орсат, и она была искренне рада, что Юлия остается. Она часто находилась в саду, выказывала готовность учиться у старших. Она была здорова, не грустила и не испытывала гнева. Она учила их песням с острова Гьядина. Некоторые были крайне вульгарными и очень забавными. Приезд Юлии также навеял совершенно другие мысли. Им потребуются, поняла Леонора, новые способы обеспечить свое существование на острове, иначе жизнь на Синане постепенно станет значительно менее приятной, чем прежде.

Во время правления Филипы ди Лукаро, как стало понятно теперь, их комфортабельное существование оплачивалось — тайно, путями, с которыми Леонора до сих пор знакомилась, просматривая документы, — Советом Двенадцати Серессы, эффективной шпионкой которого (и убийцей) была Филипа.

Этот путь не подходил Леоноре, ни по складу характера, ни по возможностям. А это означало, что необходимо искать альтернативы.

Возможно, им придется начать более настойчиво продвигать идею о том, что женщины из хороших семей (а не только те, у которых есть причины на время удалиться от мира) могут найти в обители более насыщенную жизнь. Младшие дочери, особенно, и, может быть, не только из Дубравы. Семьи в других странах за это платили, одаривая обитель, чтобы обеспечить своим дочерям достойную жизнь, и возможно, также, чтобы подготовить их к молитвам, в тех случаях, когда члены семьи уходят к Джаду и к свету.

«Остров также мог бы стать местом упокоения для умерших», — думала Леонора. Обитель могла обещать чтение заупокойных молитв в святилище в течение десяти, пятидесяти, ста лет, или даже вечно — за определенную плату, разумеется. Вечно стоила бы дорого. Тем не менее молитвы святых женщин высоко ценились. Ей надо будет узнать цены на них в других местах.

Есть место, чтобы расширить их кладбище, или можно высказать идею о том, что людей можно хоронить в самом святилище. В конце концов, это обитель, которую выбрала для своей жизни последняя императрица Сарантия, и прожила в ней двадцать пять благочестивых лет. Некоторое время Старшая Дочь забавлялась этой мыслью. Вот только нет таких людей, с которыми она могла бы ею поделиться.

Жаль, если подумать, что Евдоксию похоронили в Варене. Хотя именно Леонора навела ее на эту мысль. И все же у них остались ее последние вещи: драгоценности, книги, два солнечных диска, даже кровать, лежа на которой последняя императрица ушла к богу.

Сюда можно совершать паломничества. Может быть, Верховный Патриарх согласится рассмотреть возможность сделать Евдоксию одной из Святых мучениц? Это надо обдумать. «Есть разные возможности», — думала Леонора. Жизнь, в тот день в конце весны — особенно после того, как они узнали, что армия калифа отступает, — представлялась ей полной надежд, такого уже давно не случалось.

Она взглянула на запад, на утреннее море, увидела белые барашки на синих волнах, которые в этот момент стали почти фиолетовыми. Повернулась и посмотрела вниз, на причал, куда теперь подошло то маленькое судно, и его как раз крепили канатами. Она увидела, как Перо Виллани сошел на пристань и начал подниматься вверх по дорожке между рядами виноградных лоз, к ней.

Перо сознавал и всегда будет сознавать: то, что он сохранил жизнь — поразительно. Можно назвать это чудом. Он должен был умереть в Ашариасе, или по дороге домой, в лучшем случае.

Он неустанно делал наброски и зарисовки, начиная с того момента, как они покинули город. На каждой остановке на ночлег, даже когда они просто останавливались у дороги поесть или отдохнуть, блокнот лежал на столе или у него на коленях, а в руке он держал уголек. Он изо всех сил торопился запечатлеть свои воспоминания о дворе калифа и о городе. Никогда еще он не испытывал такой настоятельной потребности рисовать.

Он рисовал калифа. Базарные площади. Джемаля, каким тот был в комнате в конце туннеля с быстрыми синими огоньками. Он пытался изобразить эти огоньки. Двор Безмолвия: фонтаны, апельсиновые деревья. Звезды, свисающие с купола в огромном пространстве храма. Поваленные мраморные статуи на Ипподроме. Один из барельефов, которые видел там, он упорно старался запечатлеть на бумаге. Но это невозможно, не так ли?

Он все время рисовал руки.

Он редко поддерживал беседу, хотя Марин пытался в первые дни и ночи вытянуть его на разговор. Перо видел озабоченность на лице Марина. Кажется, у него появился друг. Это должно значить для него больше, сказал он себе. Может быть, когда-нибудь так и будет. Или, возможно, жизнь развивается таким образом, что они больше никогда не увидятся после того, как он уплывет домой, в Серессу.

Он был один в комнате гостиницы, которую они делили с Марином, на верхнем этаже, когда его попытались убить.

Считалось, что его охраняют. Их сопровождали восемь Джанни, не очень охотно, но было очевидно, что солдаты получили очень четкие инструкции: джадиты должны благополучно добраться до дома. К этому времени Перо уже знал, что невыполнение приказа грозит солдатам смертью.

В конце дня он стоял у окна. Ставни были распахнуты, створки прижаты снаружи к стенкам по обе стороны окна. Он опять делал зарисовки, пользуясь последним светом, блокнот лежал на подоконнике. Он рисовал визиря: мягкая шапочка и аккуратная борода, тяжелые, отделанные мехом одежды, пояс, соответствующий его должности, внимательные глаза, прикрытые полуопущенными веками.

Стрела вонзилась в ставень рядом с его головой. Никто его не защитил и не спас. Художник был легкой мишенью, в обрамлении оконной рамы. Стреляли с близкого расстояния — с противоположного конца двора, от конюшни, наверное. Ветра почти не было, и было еще достаточно светло, чтобы рисовать, достаточно светло, чтобы убить человека.

Стрелок просто промахнулся.

Перо отпрянул назад, внутрь комнаты, чуть не упал. Вторая стрела — выпущенная быстро вслед за первой — влетела в окно, туда, где он только что стоял, и воткнулась в дальнюю стену. Эта стрела убила бы его, если бы он не отскочил.

Перо услышал внизу крики, топот бегущих ног. Он остался на месте. Блокнот все еще лежал на подоконнике, его листы слегка трепетали.