Сара Маас - Двор Тумана и Ярости

— Рис сказал тебе? — спросила я.

Кассиану хватило мудрости выглядеть несколько нервничающим при виде выражения моего лица. — Он сообщил Азриэлю, который… держит вещи под наблюдением и должен знать. Аз сказал мне.

— Полагаю, что это было тогда, когда вы ходили пить и танцевать. — Я допила воду и вернулась на ринг.

— Эй, — сказал Кассиан, ловя мою руку. Его глаза цвета лесного ореха сегодня были больше зелеными, чем коричневыми. — Извини. Я не хотел ударить по больному. Аз сказал мне только потому, что я сказал ему, что мне нужно это знать для моих собственных действий, чтобы знать, чего ожидать. Никто из нас… не относится к этому как к шутке. То, что ты сделала, было тяжелым выбором. На самом деле, чертовски сложным выбором. Это просто был мой хреновый способ спросить, нужно ли тебе поговорить об этом. Прости. — Повторил он, отпуская меня.

Спотыкающиеся слова, искренность в его глазах… я кивнула, занимая свое место.

— Все в порядке.

Хотя Рисанд продолжал сражаться с Азриэлем, я могла бы поклясться, что его глаза были прикованы ко мне — были прикованы ко мне с момента, когда Кассиан задал мне этот вопрос.

Кассиан засунул руки в подушки для спарринга и поднял их.

— Тридцать один двойной удар; затем сорок, затем пятьдесят. — Я поморщилась, бинтуя руки. — Ты не ответила на мой вопрос, — сказал он с осторожной улыбкой — я сомневалась, что его солдаты или иллирийские собратья когда-нибудь ее видели.

Это была любовь, и я испытывала ее — счастье, желание, умиротворение… Я чувствовала все эти вещи. Однажды.

Я расположила ноги на двенадцать и пять часов и подняла руки к лицу. Но, наверное, все эти вещи и ослепили меня. Наверное, они были словно покрывало на моих глазах, не дающее увидеть его настоящий характер. Его потребность контролировать, потребность защищать, которые укоренились так глубоко, что он запер меня. Словно заключенную.

— Я в порядке, — сказала я, делая шаг и нанося удар с левой стороны. Подвижная — перетекающая, словно шелк, как будто мое бессмертное тело наконец перестроилось.

Мой кулак врезался в спарринговую подушку Кассиана и метнулся обратно, быстро, словно змеиный укус, и я ударила справа, плечо и нога повернулись.

— Один, — Кассиан считал. Я опять ударила, раз-два. — Два. И в порядке — это хорошо, в порядке — это замечательно.

Снова, снова, снова. Мы оба знали, что «в порядке» было ложью.

Я сделала все — абсолютно все ради этой любви. Я разорвала себя в клочья, я унижалась и убивала невинных, а он просто сидел рядом с Амарантой на том троне. И он ничего не сделал, ничем не рискнул ради меня — не рискнул быть пойманным, пока не настала последняя ночь, и все, чего он пожелал — это не освободить меня, а поиметь, и..

Снова, снова, снова. Один-два; один-два; один-два..

И когда Амаранта сокрушила меня, когда она переломала мои кости и заставила мою кровь закипеть в жилах, он просто стоял на коленях и молил ее. Он не попытался убить ее, не подполз ко мне. Да, он боролся за меня — но я боролась за него сильнее.

Снова, снова, снова, каждый удар моих кулаков о подушки для спарринга — словно вопрос и ответ.

* * *

И после того, как его сила вернулась, он имел наглость посадить меня в клетку. Имел наглость заявить, что я теперь бесполезна, что должна быть заточена для его же спокойствия. Он дал мне все, что мне было нужно, чтобы я стала собой, чтобы почувствовала себя в безопасности, но когда он получил, что хотел — когда он получил свою силу, свои земли назад… он перестал пытаться. Он все еще был хороший, все еще Тамлин, но он был просто… неправильным.

И затем я рыдала сквозь стиснутые зубы, слезы вымывали эту воспаленную рану, и меня не заботило, что здесь были Кассиан или Рис, или Азриэль.

Звон стали прекратился.

И затем мои кулаки соединились с голой кожей, и я поняла, что пробила подушки для спарринга насквозь — нет, прожгла их, и… И я тоже остановилась.

Обернутая вокруг моих рук ткань теперь была лишь пятнами сажи. Руки Кассиана остались поднятыми передо мной — готовые принять на себя удар, если я его сделаю. — Я в порядке, — сказал он тихо. Мягко.

И наверное, я была истощена и разбита, и потому выдохнула:

— Я убила их.

Я не произносила этого вслух, с того момента, как все произошло.

Кассиан сжал губы.

— Я знаю. — Ни осуждения, ни похвалы. Лишь мрачное понимание.

Мои руки ослабли, когда меня сотряс еще один всхлип.

— На их месте должна была быть я.

И вот оно. Стоя там под безоблачным небом — зимнее солнце, бьющее мне на голову, и ничего вокруг меня, кроме голого камня, ни тени, в которой можно спрятаться, и не за что зацепиться… вот оно.

Тьма охватила меня, успокаивающая, нежная тьма — нет, тень — и влажное от пота мужское тело возникло передо мной. Нежные пальцы подняли мой подбородок, пока я не подняла глаза… на лицо Рисанда.

Его крылья обернулись вокруг нас, словно кокон, из-за солнечного света кожистая мембрана отливала золотым и красным.

Вокруг нас, за пределами кокона, возможно, в другом мире, звуки стали о сталь возобновились — Кассиан и Азриэль начали поединок.

— Ты будешь чувствовать это каждый день до конца своей жизни, — сказал Рисанд. Мы были настолько близко, что я чувствовала запах пота на его коже и еще аромат моря и цитруса. Его взгляд был мягким. Я попыталась отвести глаза, но он твердо держал меня за подбородок. — Я знаю, потому что чувствую то же самое с того самого дня, когда мою маму и сестру убили, и мне пришлось хоронить их самому, и даже возмездие ничего не изменило. — Он стер мои слезы сначала на одной щеке, потом на другой. — Все, что ты можешь сделать — это либо позволить этому разрушить тебя, позволить убить тебя, как это почти произошло с Ткачихой, либо научиться, как с этим жить.

Долгое мгновение я просто смотрела на его открытое, спокойное лицо — может быть, его истинное лицо, обычно скрытое под всеми масками, которые он носит, чтобы сохранить свой народ в безопасности.

— Я сожалею… о твоей семье, — сказала я сорвавшимся голосом.

— Я сожалею, что не нашел способ спасти тебя от того, что произошло Под Горой, — отвел Рис так же тихо. — От смерти. От желания умереть.

Я хотела покачать головой, но он сказал:

— У меня бывает два вида кошмаров: те, где я снова шлюха Амаранты или мои друзья вместо меня… и те, когда я слышу хруст, с которым ломается твоя шея, и вижу, как свет покидает твои глаза.

Я не знала, что ответить на это — на ужас в его красивом, глубоком голосе. Вместо этого я рассматривала татуировки на его груди и руках, сияние его смуглой кожи, которая сейчас была такой золотистой, когда он больше не был в клетке внутри горы.

Я прекратила свое изучение, когда уперлась взглядом в треугольник косых мышц живота, исчезающих за поясом его кожаных штанов. Вместо этого, я согнула руку перед собой, моя кожа была теплой от жара, который прожег подушки.