Генри Олди - Сильные. Книга 1. Пленник железной горы

— Выкрутился, молодец.

Он повернулся ко мне. Он действительно улыбался. От его улыбки хотелось плакать. Ну да, поминальная песнь — не свадебная.

— Дорога была удачной, — сказал он, теснее нахлобучив шапку. — И нет, я приехал не ради Омогоя. Но ты ведь хотел спросить о другом?

Хуже нет, когда тебя видят насквозь.

— Я про души спросить хотел. Почему — три?

Остальные вопросы — тьма-тьмущая! — вылетели из головы. И хорошо, что вылетели. О главном спросил, а остальное — ерунда.

— Ты вырос, Юрюн Уолан, — дедушка молчал так долго, что я уверился: не ответит. И ошибся. — Пора тебе в Кузню. Там из тебя быстро вышибут лишнее любопытство. Не бойся, я шучу. Я люблю взрослые вопросы. Но сначала, если не возражаешь, спрошу я. Что делает человека — человеком?

— Что?

Я растерялся. Я думал, он рассказывать станет, а не меня спрашивать.

— Племя, — за меня ответил дедушка. — Давай, загибай пальцы! Племя, в котором ты родился. Земля, где ты родился. И ты сам, новый человек. Сколько пальцев ты загнул?

— Три.

— Очень хорошо. Теперь разгибай! Начнем с первого пальца. Отличный палец, длинный, очень полезный. Ты замечал, что дети обычно похожи на своих родителей? На дедушек с бабушками?

— Конечно! Вот, к примеру…

Старик остановил меня движением руки:

— Это дышит материнская душа — ийэ-кут, душа рода. Твой приятель Кустур родился человеком, ты родился боотуром, кобыла родилась кобылой, а озерный карась — карасем. Уловил дыхание ийэ-кут? Если она дышит полной грудью, в тебе может проснуться память предков. Обычно эта память спит, но сильный шаман способен ее разбудить.

— Сильный? Как моя сестра Умсур?

— Да, Умсур очень сильна.

— А в кобыле может проснуться память предков?

— Может.

— А в карасе? А в Кустуре?

— Твоя сестра сильна, а ты нетерпелив. Любишь перебивать старших, бежать впереди табуна. Скажу тебе по секрету: это тоже ийэ-кут. Боотуры все таковы, и не только в детстве. Я бы сказал, что боотур и есть детство.

— Я понял, — кивнул я.

Дедушка пожевал губами с явным сомнением:

— Правда? А по тебе и не скажешь. Ладно, разгибай второй палец. Какой тебе палец дороже, первый или второй? Оба до̀роги? Молодец, соображаешь. Вторая душа у тебя земляная — буор-кут. От нее зависит, вырастешь ты дылдой или коротышкой, силачом или слабаком, худышкой или толстяком. Вот сидит предо мной Юрюн Уолан: роста выше среднего, для своих лет крепыш, но не громила, уж извини. Скорее худой, чем толстый, и горой жира ему не стать, сколько мама ни корми. Чего еще не хватает нашему Белому Юноше?

Мы с Сэркеном, не сговариваясь, посмотрели на мой средний палец. Он последний оставался загнутым. Я разогнул палец:

— Чего, дедушка?

— Воздушной души салгын-кут. Воздушная душа — это ты сам, Юрюн. То, что у тебя на сердце; то, что у тебя в голове. Твои мысли, твоя память, твой характер. Желания и страхи, привычки и навыки. Что ты любишь, а чего терпеть не можешь. То, чему тебя научили; то, чему ты научился сам. Вот теперь все три души сошлись вместе. Ты стал целым, человек-мужчина. Нет любой из них — нет и тебя.

— А какая главная?

Я думал, он меня высмеет.

— Ийэ-кут, — серьезно ответил дедушка. — Материнская душа притягивает к себе остальные две. Если ее сохранить отдельно, если создать душу-близнеца…

Впервые на моей памяти Сэркен Сэсен, пишущий орлиным пером на гранитных плитах, с трудом подбирал нужные слова. Так я, помнится, объяснял маленькой Айталын Куо, что нельзя играть со всякой гадостью. Я тогда чуть язык не свернул — мои объяснения она понимала с третьего на десятое. Приходилось выкручиваться, обходясь самыми простыми доводами: нельзя, потому что нельзя.

— Тогда можно вернуть человека после смерти.

— Сохранить? Где?!

— В другом теле. Допустим, в теле зверя.

Кажется, он хотел сказать что-то другое, но в последний миг передумал.

— Или в дереве. В волшебном кристалле… Не важно! Если вселить материнскую душу-близнеца в живое тело, пока не успела отлететь воздушная душа салгын-кут, материнская душа притянет воздушную и земляную. Человек возродится — такой же, как был. Но если промедлить или провести обряд с ошибками, салгын-кут войдет в тело не полностью. Тогда человек возродится ущербным. Воскрешение, мой любопытный боотур, это очень сложное колдовство.

И тут меня прошибло!

— Дедушка Сэркен! А эту душу, ну, близнеца… Если ее в зверя засадить, а потом из зверя выпустить — это значит вызволить, да?

Старик нахмурился. А меня несло:

— Ну, к примеру, был бы у меня брат. Не Мюльдюн — другой, тоже старший. Сделали бы ему душу-близнеца и загнали в корову… Нет, лучше в лося. В здоровенного! А брата, скажем, из лука застрелили. Или со скалы упал. Он умер, а душа так в лосе и осталась. Если того лося найти, если душу брата из него вытащить — это будет вызволить? Или нет?

— Повадился горшок по воду ходить, — пробормотал Сэркен. Убейте меня сапогом, если я понял, к чему это он. — По кривой дорожке. Гляди, Юрюн, голову не расшиби.

Больше он со мной не разговаривал. Во всяком случае, сегодня.

— Иди за мной, — велел Мюльдюн. — Всё, пора.

И вот тут я испугался по-настоящему.

— Вещи, — сказал я. — Мои вещи.

— Что твои вещи?

— Надо собраться в дорогу.

Он пнул ногой тючок, стоявший у дверей:

— Не надо. Мать уже собрала.

— Еда? — предположил я. — Припасы?

— Ты голоден?

— В дорогу, с собой.

— Прокормлю, — отрезал Мюльдюн.

— Попрощаться?

Я цеплялся за соломинку. Никогда бы не подумал, что так испугаюсь отъезда в Кузню. Ждал, ждал, и вот на тебе! Стыдись, боотур!

— С родителями? — он пожал плечами. — Ни к чему.

И правда, ни к чему. Отец наверняка знает. Мать начнет плакать.

— Время тянешь? — напрямик спросил Мюльдюн.

— Похороны, — кровь бросилась мне в лицо. — Весь улус хоронит Омогоя. Они там, за березовой рощей.

— Ну и славно. Меньше глаз, меньше слез.

Он еще раз пожал плечами и добавил:

— Пока вернутся, мы уже будем далеко.

— Плохая примета.

Он молчал. Ждал, пока я справлюсь со страхом. Стоял, сдвинув брови, глядел на меня сверху вниз — сильный, огромный, хмурый. Честно говоря, я не помню, чтобы Мюльдюн-бёгё улыбался. Мой старший брат оделся по-летнему, но с прицелом на слабые холода: сапоги из стриженого оленьего камуса [11] Часть шкуры с жестким волосом, снятая с нижней части ноги оленя. , расшитые по верху крупным бисером, чулки из волчьего меха, прикрепленные к кольцам на кожаных штанах, кафтан до колен — на кафтан пошла кожа жеребят светлой масти; круглая шапка с оторочкой. Знаете, почему я с сапог начал? Это он на меня глядел сверху вниз. А я-то на него — снизу вверх.

Презирает, думал я. И правильно.