Генри Олди - Сильные. Книга 1. Пленник железной горы

— Мне пора, — рискнул я. — Домой.

— Сестра!

— Я пойду, а?

— Брат!

— Что — брат?

— Моя сестра! Она знает, где твой брат!

— Я сам знаю, где мой брат. Мюльдюн был со мной на поле, а потом…

— Какой Мюльдюн? — олененок свистнул с презрением. — Нюргун! Забыл? Буо-буо, пустая башка! Нюргун, самый лучший! Я сестру за волосы: где, спрашиваю? Где?! Дергаю, а она знает! Она точно знает! А я дергаю! Тьфу на твоего Мюльдюна! А-а, буйа-дайа-дайакам!

Мне стало холодно. Очень, очень холодно. Все озеро, сколько его там есть, выплеснулось мне в утробу. Когда шайка верхних адьяраев скакала к улусу, мне было жарко. А сейчас, поди ж ты — замерз. Так на лютом зимнем морозе замерзают балбахи — плиты коровьего навоза, которые собрались вывезти на свалку. Уот, его сестра, схваченная за волосы — ответ пришел оттуда, откуда не ждали.

— Где он? Где Нюргун?

Я кричал на олененка. Сжимал в кулаке: крепче, еще крепче. Тряс, как лиса трясет пойманного зайца. Наверное, я бы укусил свистульку, если бы Кэй-Тугут вдруг замолчал. Швырнул бы на землю, растоптал ногами. Боотур телом, дитя умом, я не задумался ни на миг — с чего бы это Уот Усутаакы, исполин-адьярай из Нижнего мира, решил помочь Юрюну Уолану в поисках загадочного брата. Подозрения чужды детям и простакам, а я был и тем, и другим. Помощь я принимал, как нечто само собой разумеющееся. Я же не знал, насколько редко встречается она в Осьмикрайней — бескорыстная помощь!

— Где?!

Все сошлось воедино: ссора, бой, ужас в глазах сверстников. Сейчас я бы ринулся в Елю-Чёркёчёх вниз головой, трехгранной пикой пробивая облака и землю. Тем удивительней прозвучало:

— Арт-татай! Да у вас же, на небесах!

— Каких небесах?

— Западных! Желтых!

— Восьмых, что ли?

Олененок защелкал странным образом. Сломался?

— Эй! Уот! Что ты делаешь?

— Пальцы загибаю!

— Зачем?

— Считаю! Первые, третьи…

— Ну! Посчитал?

— Да! Это какие-то небеса! Западные, понял?

— Понял!

— Желтые!

— Да понял я! Разберусь!

— Желтые! Нижний край! А с изнанки — белые!

— Слоисто-белые?

— Ага!

— Точно, восьмые!

— Ты там был?

— Сестра рассказывала!

— Младшая?!

— Старшая! Не у одного тебя сёстры есть!

— Моя лучше!

— Про небеса давай! Там яма?

— Яма?

— Ну да! Яма для пленников?

— Нет, яма у меня. Глубоченная! Там гора!

— Высокая?

— Железная!

Со стороны наши вопли могли показаться разговором двух безумцев. Нет, разговором одного безумца со взбесившейся свистулькой. Мотылек, и тот поглядывал на меня с беспокойством. Как хорошо, подумал я. Как славно, что Уот застал меня в одиночестве! В улусе я уже лежал бы связанным по рукам и ногам, вокруг горели бы священные костры из можжевельника, и шаман Араман гонял бы злых духов: плясал с бубном, брызгал оленьей кровью, махал пучками конских волос. «Изыди!» — а Уот шаману: «А-а, буйа-буйа-буйакам!» Все бы со смеху животики надорвали: ох, Юрюн-боотур! Ух, Юрюн-боотур!

— Клеть там! — надрывался Уот. — Клеть, не яма!

— В горе?

— На горе! На вершине! На темечке!

— Нюргун в клети?

— Столб в клети! Нюргун у столба!

— Связан?

— Арканом скрутили, гады! Там еще идол есть!

— Какой идол?

— Идол-доносчик! Кэр-буу! Фью-фиррр!

— Уот!

— Птица мимо пролетит, он сразу доносит… Фирю-фиу! Фи-фи-фи!

— Уот!

— Тьох-тьох-тьох!

Сколько я ни орал на Кэй-Тугута, сколько ни колотил им оземь, ни дул в вытянутые трубочкой губы — кроме свиста да бульканья, не добился ничего. Ледовитое море Муус-Кудулу — это очень далеко. Уж не знаю, как у Уота хватило сил вообще докричаться до меня. Я бы, например, в жизни не докричался.

Ну, мне простительно, я слабак.

По небу мелись клочья туч. Откуда и набежали? Звезды мигали, гасли, загорались вновь. Казалось, само небо дергается туда-сюда, словно злобный великан ухватил его ручищами за края и трясет. Скоро звезды вниз посыплются.

Вон, одна и впрямь упала.

Поздно уже. Да, верно, я собрался спасать брата Нюргуна. Но это ведь не повод дома не ночевать? Покамест я никуда не уехал, да и есть хочется… Ну, голод я бы, положим, перетерпел. Но не идти домой просто так, без веской причины — неправильно. А я — в особенности после знакомства с Уотом — хочу все делать правильно. С отцом разругался? Ну и что! Одно другому не мешает.

Спрятал я болтливого олененка за пазуху, повел Мотылька в поводу. Так мы и шли: вдвоем, рядышком. Луна за тучи нырнула, костры по улусу погасли, звезд не густо, а я всё вижу. Ограду, юрты, рытвины-колдобины — всё-всё. Это потому, что я теперь настоящий боотур? Потому что убивал? Уот чует, а я вижу. Полезная штука! Мне нравится.

Я не про убийство. Я про ночное зрение.

Отвел я Мотылька в конюшню. Обтер, корму задал. Выбрался наружу, гляжу: в доме горит свет. У нас над дверью огонек до утра теплится, к нему я давно привык — и внимания бы не обратил. Тут другое: окна. Три окна слева от входа. Гости, что ли? В то, что родители не спят, меня дожидаются, я поверить не мог. Зря, как оказалось.

Впрочем, гости тоже были.

— Явился, не запылился!

Я напоказ отряхнул штаны с рубахой: а вот и запылился!

— Не надо, папа.

Она встала. Звякнули узорные подвески — золото, серебро. Белое платье колыхнулось, пошло волнами. На миг почудилось: за ее спиной распахнулись журавлиные крылья.

Вся семья в сборе: папа, мама, Мюльдюн — и она. Моя старшая сестра Умсур, прославленная удаганка. Я вспомнил кружившего над озером белого стерха. Любимый облик Умсур после человеческого. Так моя сестра путешествует. А что? Для удаганки — обычное дело. Стерхом — быстрее и удобней. Я бы тоже не отказался…

…нет, не вся семья собралась! Малышка Айталын, небось, спит давно. Ладно, она не в счет. Она всё равно дома, пусть и не с нами. Нюргун, брат мой, где ты? Теперь я точно знаю: ты есть. Но тебя нет. По крайней мере, рядом со мной.

— Садись, не стой в дверях.

Мама?! Впервые солнечная Нуралдин-хотун не назвала сына по имени. Ни тебе Юрюнчика, ни даже взрослого Юрюна! И голос… Я не узнавал маму. Вспомнилась светлая Айысыт, как она сидела на бревне рядом с дядей Сарыном. Руки на коленях, плечи поникли: усталая измученная женщина.

Семейный совет, понял я. Стыдить будут, увещевать…

Я ошибся.

— Это должно было случиться. Рано или поздно.

Папа?! Без дохи, скамьи, без чорона с кумысом? Да полно, мой ли это папа? Веранда с видом на горы осталась за тридевять небес. Чудо — папа перестал мерзнуть! А главное, он здесь, он точно здесь, а не далеко-далеко. Это ли не чудо из чудес?

Я хотел спросить, что должно было случиться, и не спросил.

— Проморгал. Моя вина.

Закон-Владыка вслух признал вину?! Я не верил своим ушам. И перед кем? Перед младшим? Перед собственным сыном?! Воистину, Осьмикрайняя перевернулась! Отец морщился, хмурил брови, он словно взвалил на плечи все три мира — но ведь тащил!