Дмитрий Емец - Шныр. Седло для дракона

Глава седьмая Эль мокши Гая

3 декабря из дому сбежала пятнадцатилетняя Лизонька Затонская, занемогшая манией таинственности. Семья молит Лизоньку вернуться, чем она доставит счастье, выше коего нет у Создателя.

Объявление в газете «Речь», 1904 г.

Мокша чистил Стрелу, изредка отбегая назад, чтобы полюбоваться ею. До чего же хороша! Маленькая голова, ноги точно точеные, а крылья! Когда она раскрывает крылья и делает ими быстрый взмах, в пегасне словно ветер проносится. Настеленная в проходе солома летит в глаза, распахиваются ворота, и обязательно кто-нибудь начинает вопить, чтобы Мокша унял кобылу. А как он ее уймет, коли она разыгралась?

Любовь Стрелы к Мокше – любовь ревнивая, капризная. Стрела не разрешает ему подходить ни к одному пегу. Как-то он дал яблоко Гедемину, жеребцу Мещери Губастого, – только яблоко! – так Стрела потом в денник его не пустила, а когда он все же вошел, так притиснула боком, что он три дня без боли вдохнуть не мог. И как узнала?

Гедемин – жеребец страшенный, так и ошеломляет жуткой своей силой. Старушки крестятся, когда его мимо проводят. Не только сам вороной, но и крылья у него черные до последнего пера. Хоть бы белое пятнышко где – только у глаз ободок алый. Кажется, будто глаза огнем горят, а из ноздрей серный дым валит. Как-то Мещеря, шаля, промчался на Гедемине над рекой в час, когда бабы стадо встречают, так после невесть что на торгу болтали. И что мор будет, и что Тугарин Змей прилетал! «Да какой тебе Тугарин? Протри глаза, мать! Коли медовуху продаешь, так сама хоть не отхлебывай! Смерть то была с косой – сама вся костяная и в белом, понимаешь, саване! В руках жбан держала и проливала из него беды, да не куда попадя лила, а на ваше, на Дегунино-село, потому как у вас там одни воры живут! Сено продают подмоченное, а цены за него лупят окаянные!»

Закончив чистить Стрелу, Мокша вывел ее на двор и пустил к ней жеребенка. Птенчик, задрав куцый хвостик, подскочил к матери кузнечиком. До чего же бежит смешно, точно в киселе залип и копытца из него выдергивает!

Мокша смотрит на Птенчика, и сердце его согревается радостью, но потом он вдруг ощущает, как к радости примешивается тревожное что-то. Не то чтобы тоска, а точно рана под одеждой. Словно гниет где-то внутри незаконченное, давно откладываемое дело.

Мокша быстро идет за пегасню, в лопухи. Находит заботливо спрятанный, мокрой травой набитый горшок. Вытаскивает траву, брезгливо смотрит сверху. Вот он! Никуда не делся! Лежит полудохлый, похожий на шлепок глины. Когда на него падают лучи солнца, прижимается к стенкам. Пытается от них укрыться.

Мокша садится на корточки и начинает подталкивать существо палочкой. Рукой боится прикоснуться, хотя так и тянет. Помнит, какое удовольствие испытал. Хочется проверить, будет ли так опять, да боязно. От прикосновений палочки эль поджимается, тянет отросток, похожий на ручку. Он скользкий, точно полосами ткани обкручен. Как-то Мокша видел, как везли на телеге раненого, обмотанного тряпицами. И этот точно тряпицами обмотался, да только тряпицы – его кожа. А вот эта часть, которая сейчас приподнимается и, разлепляя узкие щелки, поворачивается к нему, – это, наверное, лицо.

Мокша не выдерживает взгляда щелочек. Начинает торопливо затыкать горшок травой, но тут ручка существа, метнувшись ему навстречу, касается того места на сгибе его руки, где синие жилки разбегаются елочкой, словно ветки от ствола. Эль слаб. Он боится, что Мокша вырвется, и потому с ходу впрыскивает в него столько псиоса, что Мокша сразу лишается воли. Он сидит на земле и покачивается. Смеется. Перед глазами пятна. Время исчезает. В мире есть только он и это ни с чем не сравнимое наслаждение. Какая там двушка? Какие пеги? Пегов надо чистить, на двушку нырять – а тут все сразу и за просто так!

Продолжая счастливо смеяться, он ложится на траву, нашаривает горшок и вываливает существо себе на грудь. Мокша сам не понимает: делает ли он так по воле липкой медузы либо это его собственное желание. Существо неуклюже подползает и словно шарф обвивает ему шею. На миг Мокше становится противно, он пытается сорвать с себя эту дрянь, но новая волна удовольствия заставляет его разжать руки. Он даже заползает подальше в лопухи, опасаясь, что кто-нибудь вздумает заглянуть за пегасню и обнаружит его тут.

Мокша не знает, сколько времени существо находится на его шее. Примерно через час он приходит в себя. Вылезает из лопухов и опускает эля обратно в горшок. Медузу он держит уже без брезгливости. Не такая уж она и противная, если разобраться. Эль, кажется, доволен. Он втягивает ручки, сворачивается. Мокша накрывает его травой, напоследок еще раз жадно коснувшись скользкого, дарящего счастье бока. Когда он проходит по двору возле пегасни, Стрела подозрительно обнюхивает его рубашку, ощущает что-то чужеродное, шарахается. Птенчик как кузнечик отпрыгивает за ней.

Мокше безразлично. Стрела – всего-навсего лошадь. Да, крылатая, ну и что?

Пошатываясь, Мокша бредет в дом. У него одно желание: лечь на лавку, укрыться тулупом и заснуть. Кто-то опускает ему на плечо руку, тяжелую, как оглобля. Мокша оборачивается. За ним высится Гулк Ражий. Помятое во множестве драк, точно из-под кузнечного молота лицо участливо.

– Ты что, в нырке был? За гряду прорвался? – гудит он.

Голос у Гулка сипловатый, двойной – кажется, что он звучит один раз в груди, а другой уже из губ.

– А? – растерянно отзывается Мокша. – Чего?

– На тебе лица нет. Прям как у меня весной, когда мне на стенке мясник из Шубино два ребра сломил. После уж ребята свинчатку у него в рукавице нашли… Ну поучили маленько!

Мокша, не слушая, бросается к кадке. Кадка старая, с темным дном. В ней дрожит дождевая вода. Вместе с водой дрожит и его отражение. Красивого, смуглого лица Мокши не узнать. Оно бледно, вытянуто, на щеках какие-то точки и узелки. Кудри висят как пакля.

Мокша окунает голову в кадку. Держит ее там, пока не перехватывает дух. Вытирает лицо рубахой, покачиваясь, идет в дом и забирается под тулуп. Он ни о чем не думает, ничего не хочет. У него нет сил даже бояться. Он закрывает глаза и засыпает.

Проходит несколько дней. Мокша точно в полусне. Внутри у него гарь лесная: там, где пели недавно птицы, торчат черными оглоблями деревья и голые ветки кустов смыкаются, как задранные лапы мертвых пауков. Только через неделю Мокша опять идет к Стреле. Смотрит на нее издали, затем осторожно подходит.

Стрела вскидывает голову, толкает его носом в плечо. Она соскучилась. Птенчик тоже подбегает, начинает шарить по карманам. Проверяет, что он принес. А у Мокши ничего с собой нет. Птенчик не верит. Хлещет куцым хвостиком, толкает Мокшу боком, и тот внезапно оказывается зажатым между Стрелой и Птенчиком. Мокша обхватывает их руками, а потом, уткнувшись в шею Стрелы, начинает судорожно рыдать. Рыдает он долго. Слезы его дождем падают на гарь души, и где-то под гарью начинает пробиваться живая трава.