Дем Михайлов - Свет во мраке

Однорукий стоял за стволом древней сосны, повидавшей многое на своем веку. Многое, но не такое. Когда запалено дышащий преследователь вознамерился проскочить в шаге от дерева, ниргал нанес страшный удар. И с тихим хрустом голова несчастного превратилась в небрежно смятый кусок кровавого теста. Человек потерял голову, приобретя в обмен месиво из костей из мозгов, заключенное в кожаный мешочек болтающийся на плечах. Одна для него радость — умер он мгновенно. Даже и понять ничего не успел.

Я стоял чуть дальше. У моих ног замерло две большие косматые собаки. Две мертвые собаки. Жизни в них осталось не больше чем в старом выброшенном башмаке.

Взглянув на убитого преследователя, я без удивления увидел у него на груди охотничий рог. Он должен был протрубить в него, позвать остальных.

Коротко свистнуло. Звякнуло. От моего плеча отлетел арбалетный болт. Послышался тихий задушенный крик, сдавленно выражающий мучительнейшую боль, из зарослей выпало тело стрелка с неестественно болтающейся головой на переломанной шее. Следом за трупом из укрытия вывалился Шрам, похожий на ужасного лесного зверя.

Шагнув к Однорукому, я забрал у него меч — воин отдал оружие беспрекословно — зажав его в руках, на мгновение прикрыл глаза, сосредоточился. Зажатый в руках меч резко нагрелся, я выронил его на тут же зашипевшую траву, вернул на руки боевые перчатки. Уже безбоязненно поднял с земли оружие и вернул владельцу. Дело сделано — меч ниргала «укреплен». Пусть немного, но его прочность повысилась, а следовательно и надежность. Время для магии неподходящее, но что поделать, раз уж под руку подвернулся крайне «жирный» смерчик магической энергии, танцующий веселый танец около старой сосны с оплывшим стволом.

— У-аа-а-ах… — сдавленный сип-рычание раздался от зарослей, недавно покинутых Шрамом. Убитый ниргалом стрелок подобрал под себя руки и приподнялся. Болтающаяся голова моталась из стороны в сторону как раздувшийся маятник спятивших часов. Тик-так, тик-так, тик… С хрустом шея выгнулась, повернутое вверх тормашками лицо разинуло рот, захрипело, уставилось на нас бельмами глаз.

Шрам одним прыжком вернулся на место убийства, и мертвяк вновь рухнул на землю, суча ногами и руками. Плеснула черная кровь — и когда успела почернеть? Когда успела протухнуть? — нам в ноздри ударил невероятный смрад. Что-то тут не так…

А вот и еще один зашевелился — тот чья голова уподобилась разбитому стакану завернутому в мокрую ткань. От мозгов одна каша осталась, но мертвяк упорно пытается встать. Его упокоил я сам, жадно впитав крохи энергии. Лежащие в палой хвое собаки остались недвижимы — наполняющую их жизнь я забрал сразу.

Но вонь…

Черная кровь — густая и липкая.

Зеленоватая плоть, выглядящая так, будто тело пролежало на лучах палящего солнца дней десять…

Тут без некромантии не обошлось. Что ж… нам не привыкать…

Яркую вспышку я заметил слишком поздно. Трудно увидеть то, что появилось прямо перед тобой — ревущий поток пламени ударивший меня в шлем и в грудь. Огонь. Страшный жадный огонь объявший меня с первобытной жестокостью. Сперва удар боли пришелся в лицо… Будто два раскаленных кинжала воткнули в смотровые щели шлема, затем кипятка плеснули на щеки, на губы, полоснули как бритвой по скулам и лбу.

Я закричал.

Закричал дико, ничуть не пытаясь сдержать позорный для воина вопль боли.

А пламя продолжало вгрызаться мне в запястья, в плечевые суставы, затрещали волосы на голове, мир окрасился в темно-красный цвет. Мои глаза варились в собственном соку…

Я горел! Меня сжигали заживо!

Боль, страшная боль… Я быстро превращался в прожаренный и обугленный кусок мяса…

Но все это я осознал уже будучи в движении. Я направлялся к обидчику, чье биение жизни ощущал всем своим разъяренным и корчащимся от боли нутром. Железо раскалилось… Собственные доспехи стали для меня походным котелком для обжарки мяса…

А запах…

О этот ни с чем несравнимый запах поджаривающихся собственных щек и губ…

Прыжок…

Прыжок вслепую, но ведущий точно к цели.

Моя скорченная как куриная лапка рука вцепилась в чье-то плечо, едва не соскользнула, уцепилась крепче. Со второй руки не могу стряхнуть перчатку — латное железо прилипло к коже и мясу… Что ж…

Не обращая внимания на чей-то перепуганный визгливый вопль, обожженной и как мне кажется горящей рукой я хватаю врага за лицо, прямо за лицо, затыкая ему рот, впиваясь остатками пальцев ему в щеки. И вопль врага сначала сменяется заглушенным мычанием, а затем исчезает и он.

А на меня снисходит целительная волна прохлады — чужая жизненная сила с неслышимым плеском входит в мое трясущееся в агонии боли тело. Я делаю выдох, изрыгая из груди клуб дыма вперемешку с пылью от полусожженных легких. Выронив из руки мертвое тело, сдираю шлем, свободной от железа рукой провожу по глазам, сдирая с глазниц коросту спекшейся кожи. По моим пальцам и щекам течет тягучий сок от свернувшихся словно яичный белок глаз. У меня нет глаз… Совсем нет… Я ощущаю лишь пустое пространство там, где должны находиться мои глаза.

Боль быстро утихает — слишком быстро. Я сдираю со щек шелуху отмершей плоти, не обращая внимания на новую боль и кровь. Искореженным ртом с натугой выдавливаю:

— Ждите!

Я обращаюсь к ниргалам, чью ауру жизни отчетливо ощущаю в трех шагах от себя. Слепо поведя головой, я указываю рукой прочь от себя:

— Там еще тройка. Они нужны мне живыми. Сейчас же.

Два железных истукана мгновенно приходят в движение и тяжелыми скачками уносятся прочь. Бежать им недалеко — еще одна тройка преследователей совсем рядом, иначе я бы их не почувствовал. А вот почему я не почувствовал того, кто подпалил мне шкуру и мясо?

За то время пока отсутствовали мои молчаливые помощники, случилось немало. Я успел содрать со второй руки перчатку, при этом послышалось мокрое хлюпанье, будто с руки сорвали не только железо. Вспышка резкой боли подтвердила мою догадку — прикипевшее к железу мясо оторвалось от руки вместе с ним.

А затем частично вернулось зрение в левом глазу. Опустив неловко голову — при каждом движении на лбу, макушке, щеках, подбородке и шее рвалась новая кожа, что стремительно нарастала на обнаженное мясо — я увидел то, что осталось от моей руки. Бесформенный кусок слизи и мяса с торчащими оттуда белыми и почерневшими костями. Так может выглядеть полуразложившаяся рука трупа, но не рука живого человека.

Поднеся изуродованную ладонь к лицу, я взглянул на собственные обнаженные кости и криво усмехнулся. Кожа на щеке лопнула, по губам потекла струйка крови.

В этой позе меня и застали ниргалы — стоящим и любующимся собственными ужасными ранами. Но ниргалам было плевать. Как и мне. А вот двоим из трех пленников это зрелище не понравилось ужасно. Я мог их понять — ибо успел ощутить, что на моем лице обнаженных костей было не меньше чем в выпотрошенной руке. Частично лицо, частично скалящийся череп и все это покрыто спекшимися кусками кожи и кровавыми потеками. Да и руки мои могли испугать кого угодно. Все остальное было скрыто тяжелыми доспехами.