Anevka - Песня для тумана

С юной супругой Стейнсона случилась нервная горячка, так что саамка, разрываемая чувством вины, осталась при ней, а чёрный омут ярлу с молодым нойдом искать пришлось наугад.

Повезло Альвгейру. Увидев, в какой позе застыл Ульв, он насмешливо фыркнул. Но когда цверг никак не отреагировал, не на шутку встревожился.

— Эй, землеройка!

Ульв оставался неподвижен. Альвгейр схватил его за плечо… и похолодел. Попытался откинуть пряди, закрывающие лицо — они обратились монолитным камнем.

— Не смей каменеть, урод. — Ярл выглядел ребёнком, испуганным и растерянным. — Не смей оставлять меня одного! Я не удержу её на островах, даже мы с Онни не удержим!

Ульв не отвечал.

— Ах ты! — Альвгейр заехал изваянию кулаком в ухо и тут же скривился от боли: разбил костяшки в кровь. — Ты не можешь просто взять, и сдохнуть!

Близкий к отчаянию ярл обхватил цверга руками, сделал над собой нечеловеческое усилие и приподнял его над землёй.

Тащить Ульва пришлось около трети пути. Потом его свалили на повозку, и он лежал всё в той же коленопреклонённой позе, даже не как труп — как камень. Альвгейр не преминул заглянуть цвергу в глаза. Они всё ещё оставались открытыми, но, как и всё остальное лицо, казались теперь высеченными из огромного куска малахита, лишь на месте зрачков поблёскивали неуместные для этого камня золотистые искры.

Старческая ладонь ласково погладила зелёный камень.

— Мучается, сердешный.

— Он ещё жив? — встрепенулся Альвгейр. — Можно это как-то обратить?

Сату с Онни переглянулись. Шаманка сжала губы в жёсткую ниточку, её внук опустил голову и вышел из дома.

— Не знаю, — Сату поглядела на обливающуюся слезами Сигрид, мёртвой хваткой вцепившуюся в окаменевшего мужа. — Но я попробую. Иди, помоги Онни. Не мешай мне.

Альвгейр посмотрел на дочь. И снова на саамку.

— Я не буду мешать. Но останусь здесь.

Шаманка сощурилась.

— Кто он тебе, золотоволосый? Друг, враг, временный союзник? Я должна знать.

— Мне он… — ярл замялся, всерьёз задумался. — Брат. Вроде того.

— Вроде того? — хоть старуха и усмехнулась, её взгляд оставался цепким, пристальным.

— Большую часть времени мне хочется его убить, — нехотя признался Альвгейр. — Или хотя бы держаться от него как можно дальше. Ульв тот ещё змей, если ты не знала.

— Я знаю о нём больше, чем ты думаешь, золотоволосый, — сухо ответила Сату, но тут же добавила: — И ты прав: он тот ещё змей. Но я спрашивала тебя о другом.

— Мне важно, чтобы он выжил. Очень важно, — Альвгейр твёрдо встретил взгляд шаманки, которого обычно избегал.

— Из-за неё? — Сату едва заметно кивнула в сторону Сигрид. Ярл скривился.

— Нет. Из-за… её матери, может быть. Я ему остался должен… кое-что. Да не в этом даже дело… — Сату с удивлением отмечала, как золотоволосый растерян. И искренен. В кои-то веки он не бахвалился и не петушился. — Когда в фюльке восстание замышляли, когда конунг меня казнить хотел, когда Эрик туман этот проклятый припёр… Ульв всегда приходил. Я не просил его, никогда бы не попросил этого урода ни о чём, но… если цверг умрёт, я останусь тут совсем один, понимаешь? Один с… людьми.

И Сату действительно поняла. Осознание пришло ярко, как вспышка молнии: нойды путешествуют по мирам, в Верхний или в Нижний, где можно испросить совета у предка, это уж у кого предки какие. Туда ушёл Олли, там гордо несёт золотые рога Мяндаш. И людям-оленям не страшны ни бури, ни чужеземные воины, ни внутренние распри: всегда есть у кого защиты спросить, от кого ждать помощи.

Ульв показал ей Свартальфахейм, в котором родился, но она знала, что прожил Волк там недолго. А Льесальфахейм, откуда происходит заносчивый Альвгейр, так и остался недоступной мечтой, погребённой за колдовской границей холмов. Мир светлых ши там, а полукровка — здесь. Почему, Сату было не важно. Но теперь она видела, что значит для Альвгейра смерть ещё одного, пусть и тёмного, альва.

Худенький нескладный подросток с нездоровым цветом лица сидел на правом, обрывистом берегу реки и лениво наигрывал на тростниковой дудочке. Прямые чёрные волосы юноши были собраны в хвост на затылке, на лбу же перехвачены ремешком, как обычно делают кузнецы Свартальфахейма. Этот-то ремешок и сорвал юный светлый ши, чьи золотистые кудри свободными кольцами опадали на плечи.

— Обручи носят только девчонки! У нас так не принято.

Музыкант отбросил дудочку и вскочил, встав в угрожающую позу. Нескладность его при этом волшебным образом улетучилась, острые локти и колени двигались плавно, ярко-зелёные глаза злобно сверкнули из-под упавшей на них длинной чёлки.

— Не прикасайся ко мне, ублюдок, — презрительно выплюнул черноволосый парень, который хоть и выглядел младше, был примерно ровесником золотоволосого, невольно вздрогнувшего при последнем слове.

— Я Альвгейр эйп Аквиль! — гордо вздёрнул подбородок обитатель Льесальфахейма. — А ты… ты грязный цверг! Землеройка!

— Я-то цверг, — высокомерно подтвердил низкорослый, — и в хрустальном гробу видал ваш Льесальфахейм с его идиотскими правилами и сотнями королей и королев, роящимися, как мухи над дерьмом. В Мидгарде куда веселей.

— Так проваливай в свой Мидгард, тебе там самое место, — выкрикнул Альвгейр, и юный цверг безошибочно уловил фальшивую нотку в его тираде. А потому оскалился, как маленький волчонок, и вкрадчиво повторил слова отца, которым сам не верил ни на грош:

— Я бы с радостью, да матушке родных проведать захотелось. А они, вот незадача, живут именно здесь.

Альвгейр скривился.

— Лепреконы! Как их только здесь терпят, жалких пьяниц!

Лицо юного цверга отчётливо позеленело.

— Твой папаша тоже явно не воды хлебнул, когда на смертную бабу польстился. Я даже не представляю, сколько для такого вылакать надо было!

— Ах, ты! — ши-полукровка стремительным движением заехал насмешнику по высокой скуле. От неожиданности цверг покачнулся и упал, но тут же вскочил, сжимая в руке камень. Черты его слегка вытянутого лица ещё больше заострились, угрожающе заблестели слишком длинные для человека, да и для ши, белоснежные зубы.

— Альв-гейр, — раздельно, нарочно растягивая слоги, произнёс цверг. — Копьё альва. Интересно, какое копьё имела в виду твоя мать, когда давала тебе такое имя? — ухмылка черноволосого была явно глумливой, что только добавляло двусмысленности словам. — То есть, каждый раз, как тебя называют по имени, имеют в виду это самое… твоего отца?

За всю свою жизнь Альвгейр никогда ещё не был так разъярён. Не думая о последствиях, о том, что скажет на это бабушка-королева, или, того хуже, отец, он вскинул руки и прокричал заклятие вод. Над головой у него сгустились тучи, река, только что мирно нёсшая свои воды, вздыбилась горбом, ударилась в берег.