Anevka - Песня для тумана

— Нет. Как раз наоборот. Его хранят так, потому что у нас нет подходящего озера. Достаточно священного и глубокого. Видишь ли… это копьё не успокаивается никогда. Даже после того, как битва закончена, ему хочется убивать. Ему хочется убивать всегда . Бывало, что оно разрушало город, которое было призвано защищать.

— Я понял, моя королева, — Ульв склонил голову. — Я… — он запнулся, не решаясь продолжить. — Я не позволю себе стать чем-то вроде этого копья.

— Надеюсь, — холодно произнесла Мэб. — Где мне взять столько яда, чтобы держать тебя в узде?

— Пусть лучше котёл кормит голодных, — Бард протянул королеве руку. Его глаза зеленели нежностью весенней листвы. Она улыбнулась в ответ и обняла его за шею.

— Идём, голодный. Я тебя покормлю.

— Чем же? — хрипло спросил Ульв, смыкая руки на её талии. Взгляд его волчьих глаз и в самом деле сделался хищным и жадным. Но Мэб лишь усмехнулась, а в следующее мгновение уже стояла в другом конце зала, у самого выхода.

— Обещаниями.

— Ешь! — Сигрид сердито ткнула ложку с успевшим подостыть бульоном в упрямо сжатые губы.

— Я не голоден, — безучастно отозвался супруг. Пока он говорил, девушка ловко влила содержимое ложки в утративший неприступность рот. Ульв с равнодушным видом проглотил и отвернулся. По крайней мере, попытался это сделать.

— Если ты не будешь есть, — строго, как больному ребёнку, выговаривала Сигрид, — никогда не поправишься!

— Я умер, — буркнул Ульв, и, будто монетка на дне колодца, в его голосе блеснула искорка раздражения. Девушка обрадовалась даже этому: холодное равнодушие мужа пугало. — От этого я уже никогда не поправлюсь.

— Глупости, — сварливо надула губки Сигрид. — Ты, может, и окаменел немножко, но я молилась Фрейе, а Сату… Сату… Ульв, ты снова со мной, вот что! Не смей говорить, что она пожертвовала собой зря!

Девушка покосилась на сидящего поодаль Онни, словно просила поддержки. Но молодой нойд промолчал.

Ульв вяло пошевелился и встретился с саамом взглядом. Уголок тонких губ нервно дёрнулся.

— Мне жаль твою бабку, нойд. Но она действительно ушла зря.

Онни снова ничего не ответил. Он разглядывал лежащего на постели мужчину, будто тот был диковинным камнем или незнакомым растением: с интересом, но без участия. На безмятежном лице не отразилось ни гнева, ни жалости. Сигрид же вела себя прямо противоположно:

— Я тебя выкормлю! — зло выкрикнула она и даже встряхнула мужа за рубашку. Голова Ульва дёрнулась вперёд, но тут же снова безвольно откинулась назад. — Как телёнка молоком, слышишь?

— Не ори, — поморщился Ульв, за что немедленно получил ещё одну ложку бульона. Закашлялся, но всё же проглотил. Долго лежал с закрытыми глазами, будто собираясь с силами. Сигрид же сжимала в руках его ладони. Лихорадка закончилась, Ульв больше не потел и не метался. Его тело сделалось холодным, как лёд. — Сату отдала мне свою жизнь, это так. Ей оставалось ещё лет десять или около… но мне этого и на месяц не хватит.

— Мы… — голос Сигрид дрогнул. — Мы что-нибудь придумаем. Или… ещё кого-нибудь найдём. Отец захватит трэллов! Если… тебе нужно…

Ульв брезгливо скривился. А Онни, наконец, подал голос:

— Ему не нужно. У него своя жизнь есть. Новая. Длинная. Обширная, как океан — я и берегов не вижу. Только руку протяни.

Ульв скривился вторично.

— Для того, чтобы разгонять жизнь по телу, нужно сердце. Моё больше не бьётся. Подарок Сату вытекает из меня, как вода сквозь решето.

— Для этого ты просил отвезти тебя на Изумрудный остров? — спросил шаман, пристально глядя на лежащего. — Чтобы найти своё сердце? И снова заставить его биться?

— Нет, — голос Ульва звучал так безжизненно, что Сигрид решила снова его потрясти, растормошить… или хотя бы бульоном напоить до отвала. — Просто хочу увидеть её ещё раз. Прежде, чем опять начну каменеть. Теперь можно. Я мёртв. И безопасен.

— Ты… — бледность Сигрид наводила на мысли о белом мраморе, — снова… и ничего не будешь чувствовать? Не войдёшь в чертоги Вальхаллы, не будешь пировать с боевыми товарищами? Просто станешь камнем?

— Я никогда не сражался с оружием в руках, — с лёгкой тенью насмешки отозвался Бард. — В Валгалле меня никто не ждёт.

— Но за Морем ждут, — возразил шаман. — Или куда уходят такие, как ты?

— Моя смерть принадлежит моей королеве так же, как и моя жизнь, — глухо ответил Ульв, разглядывая бревенчатый потолок. — Она не пожелала позволить мне уйти. Поэтому, когда тело начнёт каменеть, сознание останется метаться между воспоминаниями и кошмарами.

— Как ты можешь так спокойно об этом говорить? — содрогнулась Сигрид. — Как ты можешь… любить ту, что обрекла тебя на страдание?

— Причинять боль это будет только первые несколько десятков лет. Потом я сойду с ума, и будет всё равно.

Сигрид страстно захотелось ударить мужа по лицу. Как знать, может, оплеуха выбьет из него подобные мысли?

Кошка устала висеть в одном положении и пошевелилась, вонзая когти в новое место. Тонкая ветка опасно покачнулась, кошка дёрнулась поближе к стволу, и в этот момент всё дерево сотряс мощный удар. Одноглазый волк, только что налетевший на тис всей своей тушей, задрал голову вверх и издевательски оскалился. Кошка вздыбила шерсть и зашипела. Преследователь довольно рыкнул, обошёл несколько раз вокруг ствола, поскрёб у корня, и улёгся, игриво обернув дерево хвостом.

— Оставь её, Одноглазый, — Мэб опустилась на широкий плоский камень с ленивой грацией, будто сама была кошкой. Непринуждённо разлеглась, согнула ногу в колене, отчего тускло мерцающая, будто сотканная из бликов на бегущей воде, ткань платья соскользнула, приоткрыв изящную голень. — Пусть говорит.

Волк, когда-то давно, в другой жизни звавшийся Болли, поднял голову. Медленно, напоказ, оскалил клыки. Но отошёл. Спускаться вниз кошка не торопилась. Говорить, впрочем, тоже.

— Ну что же ты? — повелительница фей с едва заметной насмешкой поглядывала на незваную гостью. — А, понимаю. Не ожидала встретить меня здесь? Странно видеть, что узница не торопиться покинуть стены тюрьмы, когда двери открыты?

Кошка, четырьмя лапами впившаяся в ствол, насколько смогла, вывернула голову, заглядывая вниз. Королева небрежно покусывала побег омелы, а вдоль дерева неторопливо ползли гибкие стебли.

— Но это ведь не только моя тюрьма, но и крепость, — продолжала Мэб, наблюдая, как судорожно заметалась кошка, взлетев на самую макушку тиса. Тонкие ветви угрожающе сгибались под её тяжестью. — Изнанка Ирландии всегда будет принадлежать мне. А мои люди никогда не станут поживой для валькирий.

Упорный росток продолжал обвивать ветку, неумолимо приближаясь к кошке. Отчаянно мяукнув, та спрыгнула на землю. Одноглазый волк косился на Мэб, страшась пропустить дозволение прыгнуть и разорвать. Его вздыбленная шерсть искрилась голубоватыми молниями, из ноздрей валил пар, а из-под лап растекался туман.