Елена Тыртышникова - Поле под репу

Окрестности дороги, там, где их не вздыбливали редкие лысые холмы, обнимали обширные, вспаханные и, видимо, засеянные озимыми поля. Лес всё так же маячил у горизонта — из нетравянистой растительности у большака теснились небольшими группками кустарники да облетевшие рощицы. В деревнях встречали укрытые каменными оградами сады, тоже уже спящие в преддверии зимы.

Чем дальше, тем выше становились стены, селения обзаводились общими воротами, что порой выглядело смешно, так как круговой ограды эти недогорода могли и не иметь. В полях вырастали дозорные башни, а на холмах ютились одинокие домики, маленькие крепости.

Стены настоящего города Дуня увидела утром, когда Пятиглазый, вопреки обыкновению, поднял всех засветло и, не дав толком привести себя в порядок, отправил в дорогу. Незадачливая путешественница между мирами неожиданно ясно и отчётливо поняла: спокойная жизнь закончилась. А чуда так и не произошло. Не явился благородный и прекрасный спаситель, не спустились с небес боги, не поднялись из-под земли демоны. Ни один из предметов, что валялся в сумке, не превратился во всесильный амулет. О магических тренировках, буде те возможны, Дуня забывала сама…

Эх, правы корифеи и психологи: такие, как она, героями в чужих мирах не становятся. Нет, такие, как она, помирают от воспаления лёгких, вскапывая в поте лица грядки с репой… Дуня жалостливо всхлипнула. Она ведь и не против репы-то — каждый день ею кормили, и ничего, а вот альтернатива… Альтернатива? А есть ли она у Дуни?..

Город неумолимо приближался.

— Сладкоежка! — он появился, словно бы из ниоткуда. Дуня хотела спросить, где он пропадал, но не знала — как. Неважно. Главное — он обернулся на зов и подошёл к девушке. Мог и не подойти — не услышать, не заметить.

В глаза явно бросалась его гордая осанка — развёрнутые плечи, прямая спина, подбородок, уткнувшийся в небеса. Паренёк и раньше не выглядел забитым рабом, а сейчас он был полноценным, свободным человеком, что демонстрировал всем своим видом. Его руки и шею не стягивали кожаные ремешки.

— Янепонимаю? Что тебе? — он улыбнулся. И вновь на краткий миг солнышко раздвинуло тучи и погладило Сладкоежку тёплым, ласковым лучом. Кто же ты? И почему здесь? Но Дуня задала другой вопрос.

— Ты теперь с ними? — она махнула рукой на «кумира».

— Да.

— Берегись.

Он криво ухмыльнулся. Насмешливо так. И одновременно серьёзно. Он не дурак, он не скажет подопечной, что будет, так как и впрямь побережётся — мозгов на то и другое хватает.

— Это тебе, — Дуня изумила сама себя: она сняла с шеи колечко-амулет и надела на защитника. Тот не успел отклониться — тоже не ожидал от странной девицы такого.

— За что? — искренне удивился он.

— Ты добрый.

Он пожал плечами.

Некоторое время они шли молча. Городские стены различались уже настолько, что между тупыми зубцами просматривались люди и какие-то деревянные конструкции, вроде кранов-подъёмников. Над центральными воротами, к которым выстроилась очередь из караванов, обозов и одиноких путников, колыхались разноцветные стяги. Они же виднелись над боковыми, высокими и толстыми, башнями и в глубине города. Стены украшали узкие длинные полотнища с рисунками — огненная лошадиная голова, белая пушистая собака и ещё что-то неопознанное, словно знаки на полях или летающие тарелки в небе. Ветер трепал широкие ленты и звенел колокольчиками на чахлых придорожных деревцах. Праздник?

— Вечный, — будто прочитав мысли, неодобрительно хмыкнул Сладкоежка. Скривился он так, что Дуня закрыла глаза — подростку этот город и люди в нём не нравились. — Ты забавная. — Девушка расценила следующие слова именно так. — И странная.

— Ты тоже, — она ответила на родном языке, — хм, странный.

Сладкоежка нахмурился, но о переводе не заикнулся. Может, сам догадался — с ушлого паренька станется.

— Сладкоежка, а это… — Дуня тронула ошейник. Она не знала слова «законно». — Это хорошо?

Он понял.

— Нет, — покачал головой. — Плохо. Очень плохо. Император, — он изобразил телом нечто величественное и пафосное, — запрещает.

— Тогда почему?..

— Император далеко, его… — Дуня решила, что он сказал «армия», — его армия далеко. Его люди… — по крайней мере, именно так — «люди» — Сладкоежка называл воинов Пятиглазого, — его люди далеко. Здесь свои хозяева. Они… — Паренёк говорил, как прежде, долго. Умело изображал руками виселицу, розги, палача. Две шатающиеся чаши — весы. Монеты. Каким-то образом ему удалось показать золото. Людей — рабов и свободных. Сладкоежка честно, нисколько не боясь «кумира», его недовольства, объяснил незадачливой подопечной, что творимое с ней и другими не только плохо с точки зрения местной культуры, но недопустимо, подсудно. Карается смертной казнью и никак не меньше. Однако некому здесь помочь невольникам — истинной власти не хватало внимания, она не могла дотянуть рук, пощупать пусть и богатые, но далёкие окраины. Вот, когда Императора обеспокоят сокровища и самостоятельность провинции, когда он испугается бунта, когда… тогда вряд ли рабам станет лучше — полягут вместе, а то и раньше или вовсе за хозяев.

До тех пор здесь правят свои владыки и действуют свои законы. И пока что поместные хозяева знали, как отвратить взор всевластного господина.

Подросток в сложившихся обстоятельствах попросту воспользовался шансом. Сладкоежка жаждал свободы. Дуня не была против — лишь надеялась, что друг не заплатит за свободу больше того, чего она стоила. За себя, например, девушка поручиться не могла…

— В телегу! — рявкнул охранник. Сладкоежка едва заметно дёрнулся в сторону кибитки, но с твёрдого шага не сбился. Теперь паренька эти приказы не касались.

Дуня вздохнула и печально, напоследок, посмотрела на друга.

— Прощай, — тихо бросил он. — Пусть тебе повезёт.

— И тебе.

Он исчез за старшими. Дуня взгромоздилась на телегу. По прикидкам девушки — в очередях маяться ей приходилось и не раз — у неё остался час, чтобы освоить волшебство. Знать бы: могла ли она это сделать.

Город гудел и волновался. Кричал, трещал. Хохотал. Плакал. Пихался и ругался по пустякам. Манил ароматами — свежей выпечкой, жарким, молочной кашей. Кружил голову — резким запахом специй, духов, пива и прокисшего вина. Отталкивал, доводил до тошноты вонью — канализацию здесь представляла пара стоков по бокам мощённых раздолбанным камнем улиц. Для богатого торговца, каким город представлялся снаружи, он был запущен… возможно, жители его и гости трудились лишь на себя, забывая об общественных нуждах.

Отряд «кумира», от ворот подхваченный потоком людей, животных и телег, не сопротивлялся, не пытался вырваться из толпы и двинуться своим курсом — и этот его устраивал, так как вёл на рынок. Улица, даже проспект, по которому ехал отряд, не была узкой, и всё-таки она не вмещала всех — чтобы освободить дорогу, воины Пятиглазого толкали пеших лошадьми, стегали кнутами, орали. Те, кому не досталось скакуна, пользовались дубинками, мечами и короткими копьями. Кажется, и хилый колдун — не могла Дуня называть его магом, да и у Сладкоежки для возницы нашлось немало определений — прибегнул к своему дару: особо ретивые, смелые и недовольные отлетали с пути в самом прямом смысле. По воздуху. И приземлялись частенько в какую-нибудь стену или на чью-нибудь голову.