Роджер Желязны - Знак Единорога. Рука Оберона

— Нет, — сказал Джерард. — Я знаю, что не делал этого, и это все, что я знаю. Второго шанса не будет ни у кого.

О любом из нас, получившем рану такого рода в здравом состоянии, я бы сказал так: если он справился с ней в первые полчаса, то он с ней справится. Но Брэнд… В такой форме… Заранее не предсказать.

Рэндом и компания вернулись с медикаментами и оборудованием, Джерард вымыл Брэнда, заштопал рану и перевязал. Подцепил капельницу, сломал кандалы молотком и зубилом, которые разыскал Рэндом, прикрыл Брэнда простыней и опять пощупал его пульс.

— Как он? — спросил я.

— Слаб, — сказал Джерард, приволок кресло и уселся возле кушетки. — Кто-нибудь, принесите мне клинок… и бокал вина. У меня нет ни того ни другого. И еще, если осталась какая-нибудь еда, так я хочу есть.

Лльюилл направилась к буфету, а Рэндом доставил клинок со стойки за дверью.

— Ты вознамерился встать здесь лагерем? — спросил Рэндом, передавая оружие.

— Вознамерился.

— А как по поводу того, чтобы перенести Брэнда в постель получше?

— Ему хорошо там, где он находится. Я сам решу, когда его можно будет перенести. Между прочим, разведите огонь. И потушите пару свечей.

Рэндом кивнул.

— Сделаю, — сказал он. Затем подобрал нож, который Джерард вытащил из Брэндова бока, — узкий стилет, с клинком дюймов в семь. Положил его на ладонь.

— Кто-нибудь узнаёт его? — спросил он.

— Не узнаю, — сказал Бенедикт.

— Не узнаю, — сказал Джулиэн.

— Нет, — сказал я.

Девочки замотали головами.

Рэндом изучил кинжал.

— Легко скрыть… в рукаве, в сапоге или за корсажем. Нужно нехилое хладнокровие, граничащее с наглостью, чтобы так использовать его…

— Отчаянье, — сказал я.

— И очень четко предугаданная толкучка. Почти вдохновение.

— Мог ли это сделать один из стражей? — спросил Джулиэн. — Там, в камере?

— Нет, — сказал Джерард. — Ни один из них не подошел достаточно близко.

— Смотрится отлично сбалансированным для броска, — сказала Дейрдре.

— Так и есть, — сказал Рэндом, покрутив кинжал в пальцах. — Только ни один из стражей ничего не метал и возможности не имел. Я уверен.

Вернулась Лльюилл, принесшая поднос с ломтями мяса и половиной каравая, бутылью вина и кубком. Я смел все с небольшого столика и подвинул его к креслу Джерарда. Поставив поднос, Лльюилл спросила:

— Но почему? Остаемся только мы. Почему одному из нас захотелось совершить это?

Я вздохнул.

— Как ты думаешь, чьим пленником он мог быть? — спросил я.

— Одного из нас?

— А если он располагал знаниями, которые кто-то желал придержать, и ради этого готов был на все? По той же причине его затолкали туда, где он был, и держали под замком.

Брови Лльюилл сошлись на переносице.

— Но в этом нет никакого смысла. Почему его было просто не убить?

— Вероятно, существовала некая причина, — сказал я. — Но лишь один человек сможет ответить на твой вопрос наверняка. Когда найдешь его — спроси.

— Или ее, — сказал Джулиэн. — Сестра, ты вся ну просто источаешь наивность.

Взгляд Лльюилл зацепился за взгляд Джулиэна — парочка айсбергов, отражающих равнодушную безграничность.

— Насколько я помню, — сказала она, — ты поднялся с места, когда возвращались ребята, свернул налево, обогнул стол и встал чуть правее Джерарда. Ты достаточно сильно наклонился вперед, и, по-моему, твои руки были внизу, вне поля зрения.

— А насколько помню я, — сказал Джулиэн, — ты сама была слева от Джерарда на расстоянии удара… и, наклонившись вперед…

— Мне пришлось бы делать это левой рукой… а я — правша.

— Наверное, тем, что жизнь еще при нем, Брэнд обязан этому факту.

— Кажется, тебя страшно заботит, Джулиэн, найти еще кого-нибудь, кто мог бы это сделать.

— Хорошо, — сказал я. — Хорошо! Вы знаете, но это полная чушь. Лишь один из нас совершил это, и перепалка — не тот способ, которым можно выкурить его.

— Или ее, — добавил Джулиэн.

Джерард встал, надвинулся и свирепо глянул на нас.

— Я бы хотел, чтобы вы не беспокоили моего пациента, — сказал он. — И, Рэндом, ты сказал, что собираешься присмотреть за камином.

— Так точно, — сказал Рэндом и пошел присматривать.

— Давайте перейдем в гостиную — вниз по лестнице от главного зала, — сказал я. — Джерард, я поставлю стражу здесь за дверью.

— Нет, — сказал Джерард. — Я предпочел бы, чтобы желающий рискнуть явился сюда. Утром я вручу тебе его голову.

Я кивнул.

— Ладно, кричи, если что… или вызови любого по Козырю. Утром мы порадуем тебя тем, что узнаем.

Джерард уселся, хрюкнул и взялся за еду. Рэндом развел огонь и погасил несколько светильников. Одеяло Брэнда поднималось и опадало, медленно, но ритмично. Мы тихой змейкой вышли из комнаты и направились к лестнице, оставив их одних с ярким пламенем и потрескиванием, трубками и флаконами.

Иногда дрожа, всегда в испуге, много раз пробуждался я ото сна, где гнил в своей старой камере, вновь слепой, в темницах под Янтарем. Нет, мне не было неведомо заключение. Много раз я был заточен. Разные были сроки. Но одиночество плюс слепота с мизерной надеждой на выздоровление породили слишком большой кредит на бесчувственном кассовом счетчике в универсальном магазине моего разума. Вместе с ощущением вечной замкнутости, все это оставило много иных недобрых зарубок. Бодрствуя, я храню эти воспоминания подальше, под надежным замком ego, но иногда ночью они освобождаются, танцуют в проходах меж рядами и резвятся вокруг под знакомый счет: раз-два-три. Видение Брэнда там, в его камере, вновь свело воспоминания вместе, вызвало несезонные холода в наших семейных делах; и этот завершающий удар послужил тому, чтобы установить более-менее постоянное сопротивление моим воспоминаниям. Теперь под старинными щитами, развешанными по стенам, среди моей родни в гостиной я не мог избежать мысли, что один, а может, и большее число из моих родственничков поступили с Брэндом так же, как Эрик обошелся со мной. Сама по себе эта возможность вряд ли стала потрясающим открытием, но пребывание в одной комнате с преступником, без малейшего понятия относительно его личности, было более чем будоражащим. Единственным для меня утешением было то, что каждый из нас, соответственно намерениям, тоже должен волноваться. В том числе и виновник всего, теорема существования которого была явно доказана. И я понял, что все время во мне жила одна надежда: во всем можно обвинить постороннего. Но теперь… С одной стороны, я чувствовал себя еще более ограниченным в том, что мог сказать. С другой стороны, сейчас вроде как самое подходящее время, чтобы выжать информацию из кого-либо в невменяемом состоянии. Желание сотрудничать, чтобы разобраться с угрозой семье, с угрозой Янтарю, могло оказаться полезным. И даже виновный будет вести себя так же, как любой из нас. Кто знает, вдруг он поскользнется на очередной попытке?..