Лоис Макмастер Буджолд - Разделяющий нож: В пути. Горизонт

— Ваши ответы, мне кажется, достаточно просты, — сказала Нита, когда он, наконец, закончил. — Гоните всех ваших крестьян к югу от Грейс. Не то, чтоб мы желали их принять…

— А вы пробовали согнать крестьянина с земли? В этом нет ничего простого, — сказал Даг.

— Это тоже правда, — сказала Вейв. — Сотни лет назад народ Полумесяца все еще жил кочевыми лагерями, зимними и летними. А потом пошло так, что если ты оставляешь землю на сезон, то возвращаешься и находишь ее вычищенной, распаханной и засаженной. Мы в конце концов должны удерживать нашу территорию сидением на ней, деля шатры между этим лагерем и Мшистой Рекой. И посылать людей от совета лагеря вниз в Греймаут рисовать линии на листах крестьянской бумаги, чтоб заявить, что мы ей владеем! Абсурд!

— Цена для нас за обучение крестьян — ничто в сравнении с ценой, которую заплатят все, если мы этого не сделаем, — сказал Даг упрямо.

— У вас на севере — может быть, — сказала Тавия.

— Везде. Мы должны начать там, где мы есть, с каждым кусочком, который перед нами. Никогда не упускать шанса стать другом и обучить — эту задачу может выполнить каждый.

Вейв небольшим жестом указала на плечо Дага, где свадебный браслет под рукавом его куртки не мог спрятаться от ее Дара. Она сказала сухо:

— Я б сказала, что в своей дружбе вы зашли несколько далеко, человек из Олеаны.

«Пока еще недостаточно далеко.» Даг вздохнул, поднимаясь, вежливо дотронулся до брови:

— Я как-нибудь зайду узнать о тех пустых ножах. Доброго дня, мэм, дозорные.

На протяжении следующей недели Даг все сильнее втягивался в работу в шатре целителей. Не то чтоб он и раньше множество раз не оказывался в руках целителей, но смена угла зрения, глядящего в корень настолько разнообразных проблем, вносила большую разницу, чем он предполагал. Как дозорный, он никогда не шел к целителю до последнего; сейчас, став частью этого последнего, он обнаружил в себе понимание не столько этого, сколько раздраженного мастера, выговаривающего «И почему бы тебе не прийти раньше?»

Полдюжины людей в день приходило с незначительными хворями или ранами, хотя однажды пришел мужчина со сломанной ногой, а днем позже — более интересный и гораздо более сложный случай — женщина в возрасте с переломом ребра. Еще более деликатной проблемой была женщина с уродливой опухолью в груди, которую Аркади лечил каждый день, отщипывая ее кровоснабжение, крохотные кровеносные сосуды один за другим. Его объяснение того, почему он не попробует уничтожить ее посредством вырывания Дара заставило Дага взрогнуть — Дар опухоли, видимо, был бы почти так же токсичен, как брызги Дара Злого. Аркади также начал брать Дага с собой на ежедневный обход шатров, хотя Даг не был уверен, чем он заслужил такой прогресс — ему все еще не разрешалось выполнять даже простейшую работу с Даром, и он мог лишь что-то доставать, нести или придерживать.

Старые журналы, сложенные на полках, оказались неожиданно захватывающими после того, как Челла научила его разбирать их. Они напоминали Дагу записи дозорных: запятнанные, потертые, с ужасным почерком и сбивающими с толку аббревиатурами. Но также, как и в записях дозорных, чем больше он читал, тем больше он начинал видеть между строчками — так же хорошо, как и сами строчки. Люди, заходящие в шатер, показали Дагу, как целители обращаются с некоторыми жалобами; записи учили его тому, чего он еще не видел, так что он проглядывал их страницы ежедневно до тех пор, пока не угасал свет. Он поздно начал учиться искусству целителя, и теперь старался взять так много, как только можно. Он перебарывал нерешительность своего северного языка, чтоб задать Челле и Аркади столько вопросов, сколько обычно задавала Фаун.

Его голова гудела от всего этого, когда он вернулся в дом Аркади однажды после обеда за забытой связкой зубоврачебных инструментов и нашел Фаун плачущей, свернувшейся в их постели. Он уселся рядом с ней, когда она села, торопливо вытирая глаза и притворяясь, что зевает.

— О, ты вернулся! Я всего лишь вздремнула, я от этого всегда в беспорядке и ужасно выгляжу, если днем сплю… — Но ее улыбке не хватало ямочек, а ее большие карие глаза были печальны.

— Искорка, что случилось? — Он мягко провел большим пальцем по влажным дорожкам из уголков ее глаз.

— Ничего. — Она встряхнула темными локонами, отказываясь, к его облегчению, от своих шатких отговорок. — Я просто… просто глупа, наверное.

— Не «ничего». Потому что ты не глупа. Расскажи мне. Ты ведь можешь рассказать мне что угодно, правда? — Он надеялся на это. Потому что здесь, так далеко от дома и родственников, он был всем, что у нее было.

Она уныло фыркнула и, подтверждая, кивнула.

— Я просто… я просто… по ночам все хорошо, когда ты возвращаешься и говоришь со мной, но весь день так тихо, целыми днями, с тех пор как Барр и Ремо уехали. И мне нечего делать. — Она помахала пустыми руками. — Я закончила шить последнюю пару белья, и у меня кончилась шерсть для носков, и даже нечего приготовить или вымыть, потому что соседские женщины Аркади делают все это. Слишком серо и холодно, чтоб сидеть снаружи, поэтому я просто сижу здесь и, и ничего не делаю. И это вовсе не так весело, как я думала. — Она потерла лицо и продолжила тише. — Это не тоска по Вест-Блу, потому что не хочу туда возвращаться. Может, просто потому, что у меня месячные скоро начнутся. Ты же знаешь, какая я от них делаюсь злая.

Он нагнулся и поцеловал ее влажный лоб, обдумывая оба ее предположения.

Вполне можно было, как он прекрасно знал, тосковать по дому, куда вовсе не хочешь возвращаться. И ее месячные без сомнения скоро начнутся. Всё правда, подумал он, но неполная.

— Бедная Искорка! — он поднял ее руки, одну за другой и поцеловал их, что заставило ее сглотнуть и снова фыркнуть.

— «Ничего» — это как раз то, чем является проблема. Твоим рукам одиноко, вот и все. Они не привыкли быть сложенными.

— Можешь ли ты достать мне… в этом лагере ведь есть Склады, как в Хикори? Можешь ли ты достать мне еще немного шерсти или хлопка или еще чего-то? — Она нахмурилась. — О. Но, полагаю, у нас здесь нет никакого кредита.

— Нет, у нас его нет. — Он посмотрел вниз на нее. Должна ли его голова в самом деле быть набита так плотно, если он перестал заботиться о ней? Каждый вечер ее глаза блестели, ее губы приоткрывались, когда она живо слушала его рассказы о прошедшем дне, и он думал, что это главное. Он должен был заметить, что она все меньше и меньше могла дать ему в ответ. Ее дни должны быть заполнены новыми событиями так же, как и его; только отсутствующие боги знают, насколько ее голова была более приспособлена для обучения, чем его когда-либо будет.