Екатерина Лесина - Внучка берендеева. Третий лишний (СИ)

Нет, шуткует царица-матушка.

Арей шел.

Медленно.

И голову держал, как учили. Плечи развернул. Пусть и не лежит на них шуба отцова, да и посоха ему не досталось, но все одно, принял имя, принял чин, а значит, и себя держать надобно сообразно.

Шел и на царицу глядел.

Сидит она на стульчике резном, за которым высится золоченая громадина трона. Его-то лучшие мастера делали из дерева красного, да золотыми чеканными пластинами украшали, да вставками из кости индрик-зверя, да каменьями особыми, заговоренным...

Трон Арей чует.

Древняя магия, навроде той, которой полон был склеп.

...вернулся.

...вышел за ворота. Искал тот пустырь, а не нашел. Был тот рядом, но не давался, таился... почему?

...Елисей зато сам Арея отыскал и велел забыть. Переспрашивать, об чем забыть, нужды не было. О пустыре и склепе, о том, кто в склепе этом лежит...

- Доброго дня, боярин, - царица обратилась первой.

Ныне, в одеждах богатых, она была именно царицею. И не в одеждах дело, а во взгляде этом холодном.

Склони голову, боярин.

И прощен будешь.

А вздумаешь смуту затевать, то голову эту снимут тут, и никто-то ее не упрекнет в самовольстве. Напротив, радые будут.

- Здраве будь, царь-батюшка, - Арей поклонился до самой земли и застыл, спиной чуя чужое недовольство.

Да, не дело это, рабам бывшим пред царские очи являться.

И как дерзнул?

Обыкновенно.

- Многих лет тебе...

...желтолиц. И глаза прикрыты. Сидит не царь - статуя восковая, гниловатая. У ног его жаровня кадит. За спиною - магик бледнолицый, незнакомый встал, положил руку на плечо царское, да так, что пальцы самое шеи касаются, и силою поит дряблое тело.

Огонь знает.

От огня не скроешь немощь такую.

Да и нынешняя болезнь - ни для кого не секрет. И будь воля царская, не встал бы он ныне с перин, да и вовсе глаз бы не размыкал, лежал, маялся нутром, которое будто бы углями набито. Жарят, мучут, и ничто, никто не в силах от этое муки избавить.

Но разве дозволено царям болеть?

Нет.

Вот и позволил поднять себя. Отереть водой заговоренной, травяными отварами, которые приглушили запах тела. Обрядить в рубахи тонкие полотняные. Обвесить низками амулетов, а после и в одежу золотую заковать, которая жестка, что панцирь.

И держит.

Только и надобно, что сидеть с видом прегорделивым. А остальное уж она сама...

- ...и да продлится царствие твое на годы... - сказал Арей.

Царица усмехнулась.

- Разогни шею, боярин, - сказала она и рученьку подала, небывалая милость. Не для того, чтоб разогнуться мог, но затем, чтобы поцеловал, как сие за границею водится.

Бела рученька.

Драгоценной нитью обвита.

На пальцах перстни-перстенечки сияют, переливаются радугой. И в каждом сила своя сокрыта.

- Рада, что случилось нам ныне поступить, как сие велят Правда и совесть, - голос царицы нежный над двором звучал и так, что распоследняя ворона слово каждое слышала. - И жаль лишь, что опоздали мы... уж не держи зла, боярин.

Усмехнулась уголками губ, мол, если и держишь, то при себе, сделай уж милость и без того зла в палатах царских не счесть.

- И я рад, матушка, - Арей ручку отпустил.

А глаза ее видели, что лжет. Он и не собирался скрываться, притворяться, будто бы рад этой милости. Исполнит, что велено, но и буде...

- Вот и чудесно. Все мы ныне рады...

Насмешничает.

Вона, бояре стоят, шелохнуться не могут, не иначе как от буйное радости, от которой того и гляди лопнут.

- Не прервется древний род... отец твой верой и правдой царю служил. И ты послужишь. Готов ли ты, боярин, присягнуть своему царю и земле?

Арей преклонил колени.

И принял жертвенный клинок, который поднесли на серебряном блюде, на шелковом покрывале. Старое железо, еще из болотной руды вареное, заклято давно, но чары не истончились. И значит, на крови его заговаривали, не иначе.

Клинок скользнул по запястью.

И кровь полилась в подставленную чашу, наполнила ее до половины.

- Я... клянусь... - слова слетали легко, даром что ли повторял Арей эту присягу не раз и не два, хотя и давно, когда еще мечтал стать равным.

- ...служить, не щадя живота своего, земле Росской...

Стал.

Камень, кровью омытый, нагрелся, засиял белым светом, и значит, была клятва сия принесена от чистого сердца.

Земле Росской... и тому, кто землю сию бережет. Царю стало быть. А ведь про него, желтоглазого, едва живого, в клятве ни словечка.

Но разрезанное запястье Арей перехватил платком шелковым. Оно-то само затянется, однако не след нарушать обычай. И так во все глаза глядят.

И набираются спокойной лютой ненависти.

А где же... вон стоит Ксении Микитичны батюшка, еще крепкий старик. Его и стариком-то назвать язык не поворачивается. Высок. И шапка бобровая, перетянутая атласною лентой, делает его еще выше. Шуба на плечах соболиная, с подбоем. Борода рыжа, без седины... и посох с навершием алого камня на дубину похож. Он бы эту дубину аккурат на голову Арееву и опустил.

Старик еще не злится.

Злиться он станет после, вернувшись в свой терем, тогда и полетит посох гулять по холопьим спинам, гнев барский вымещая. И губы узкие разомкнуться, выскажется Микита Вахнютич и про нового боярина, к старому роду прилепленого, и про царицу-матушку, которой блажить вздумалось.

И царю достанется.

А Жучень в первом ряду замер. И встал-то не у крылечка, чтоб к трону поближе, а едва ль не в воротах дальних. Не знак сие опалы, скорее уж своевольничает боярин. Шуба на плечах обыкновенная, медвежья, зато расстегнута, чтоб виден был и кафтан драгоценный, и пояс златотканный, и сабелька...

...он на Арея глядит без ненависти, но с тем же интересом, который в глазах царицыных читался. К худу ли сие? Арей не ведал.

Он платок с кровью уложил на другой поднос.

И вновь поклонился.

- Прими же от меня и мужа моего, - царица подала знак, и из-за плеча ее вышел степенного вида боярин, и вновь же с подносом.

Арей с трудом удержался, чтоб не рассмеяться, хотя ничего смешного-то и не было. Важно ступал боярин, и поднос из серебра литый на солнышке поблескивал. А на подносе, на платочке, в крови Ареевой купаном, печать лежала.

- Прими же и владей.

Он примерил перстень, до последнего опасаясь, что раскалится золото, обожжет наглеца, которому вздумалось самолично власть в руки прибрать.

Не опалило.

Сел перстень по руке.

И посох, который спешно поднесли - где это видано, чтобы боярин и без посоха? - будто сам в руку лег. Прохладное дерево.

Тяжелое.

Отец сказывал, что в былые времена посохи не просто носили, а случалось и использовали аргументом в думских спорах. И случалось такому, что после особо тяжких заседаний, иных бояр прямо с зала да на погост провожали.

Сказывали про таких, что не выдюжила голова да мудрых мыслей.