Максим Далин - Слуги Зла

- Снова эльфийские бредни, - сказал Паук, опершись спиной о каменное колено изваяния точно так же, как прислонился бы к товарищу по оружию. - Тролль - это просто арш, который разговаривает с землей. Больше, чем Господин Боя. Ну... как тебе сказать? Вроде того, что он знает язык камня, говорит с горами и горы ему отвечают. Если клану нужен великий боец, то тролль может очень здорово вырасти - вот, как этот. Это дар... ну, надо быть очень мудрым и очень чистым, тогда земля и камень дадут силу.

- Ага, - сказала Шпилька, рассматривая и поглаживая пальцами крохотные белые цветки на поросшей мхом каменной ладони. - Только ненадолго. Смертный же устает на себе силу всех гор таскать, тем более - в бой. Вот и присаживается отдохнуть и посмотреть на солнышко - лет так на сто или двести.

- Говорят, его можно разбудить, - встрял Задира. - Если его родичам очень нужно. И еще если твари из леса приходят, то тролли, говорят, встают и вставляют люлей.

- Угу, - согласился Паук. - Теплые Камни - хорошее место, да? В плохих местах троллей не бывает. Он же вот так сидит, а сам охраняет свои горы от всякой дряни. А солнце всегда светит ему в лицо.

- Это - сказка? - спросил я, устыдившись.

- Почему? Это - правда, - констатировал Паук. - Ну ладно, пошли, ребята, он тут за нашими присмотрит.

Задира на прощание хлопнул тролля по спине, и мы направились к перевалу.

Мне пришлось целую зиму учиться поспевать за аршами, которые обычно передвигаются не шагом, а полубегом, но нынче моя компания не слишком торопилась. Ребята грустили, спускаясь с гор; люди говорят, что дома и стены помогают, арши убеждены, что рожденным в горах не может быть по-настоящему хорошо на равнине. Невольно я проникся их печалью. Удивительно, как быстро в клане аршей чужак становится родственником! Правда, я был откровенно бедным родственником, неумехой, невеждой и неудачником - тем более поразительно, что это не тыкали мне в нос при любом удобном случае.

Воздух становился все теплее и гуще, солнце сияло все ярче, и горное безмолвие уже нарушали жужжание шмелей и пчел над цветами, пение птиц и шелест юной листвы. Мы на ходу грызли сухари и вяленое мясо яков, но остановились, чтобы напиться из родника; как во всех здешних источниках, вода имела неистребимый медный привкус, к которому я уже успел привыкнуть, а камни, на которые она стекала, покрывала голубовато-зеленая шелковая патина. К полудню мы вышли к проезжей человеческой дороге, но направились не по ней - во избежание неприятных встреч - а по тропе, проложенной аршами выше по склону, далеко не такой комфортной в смысле пеших прогулок, зато удобной для наблюдения.

Я оступился и ушиб колено, когда мы пробирались по узенькому карнизу над отвесной стеной высотой в полет стрелы. Вероятно, если бы Паук не схватил меня за шиворот, я разбил бы не колено, а голову - временами приходилось пробираться, прижимаясь спиной к скале и рассчитывая только на сомнительное чувство равновесия. Моя рубаха промокла от пота, пока мы лазали по скалам, цепляясь за неровности камня - и когда уже к вечеру мы, наконец, спустились в предгорья, я почувствовал настоящее облегчение.

В глубине души я думал, что легче было бы принять бой на нормальной дороге, чем много часов подряд бороться с головокружением и слабостью в ногах, сознавая, что под тобой настоящая бездна. Должен с огорчением признаться, что не люблю высоты; если под моими ногами нет нормальной надежной опоры, то чувствую себя весьма неуютно. После боя за мост я несколько раз просыпался рывком и в холодном поту: мне снилось, что я сорвался и падаю, отказавшись от помощи Паука. Наяву я научился скрывать страх перед высотой и управлять им - но теперь меня, признаться, пугает сила эльфийских чар. Королева Маб умела создавать идеальных солдат: обычный человеческий страх выжигался до пепла вместе с чувством опасности. Человеческое мужество, заключающееся в преодолении страха и слабости, Государыню, очевидно, не устраивало - оно замещалось бесчувственным покоем. Я все время думал, что мне придется разговаривать с эльфийскими рыцарями, и от этих мыслей заранее становилось тяжело.

Уже вечерело, когда я увидел вдали и внизу черный остов сгоревшего строения. На фоне молодой зелени и теплого неба цвета топленых сливок эта руина выглядела довольно неприятно, слишком наглядно напоминая о серьезных боях, шедших здесь совсем недавно.

- Бывший постоялый двор, - сказал Паук, когда мы подошли ближе. - Тут еще прошлым летом драка была, королевские стрелки, кто-то из солдат лешачки и ребята с Драконьего Гребня. До Серебряной реки еще.

- Откуда ты знаешь? - спросила Шпилька.

- Подойдем поближе, - сказал Паук, и мы подошли, хрустя щебнем и углем, через которые лишь кое-где пробивались весьма неуверенные в себе травинки.

Это и вправду был постоялый двор, причем когда-то уютный и неплохо устроенный. Из почерневшей земли еще торчали обгоревшие жерди коновязи; обвалившаяся каменная кладка выдавала убитый жаром колодец - на его дне еще виднелось немного воды, смешанной с золой и грязью, от воды сильно несло падалью. Жилые строения, хлев, конюшня - все сгорело дотла, остались только черные от копоти стены, сложенные из плоского камня, кое-где рухнувшие, и торчащие в стороны обугленные потолочные балки. Ни папоротник, ни шелковая горная трава, ни даже крапива и лопух не росли на этом пожарище, только вездесущий вьюнок уже протягивался через угли и копоть к щербатым стенам, осторожно хватаясь цепкими усами за почерневшие камни. Тут было отнято так много жизней, что земля пропиталась смертью на ладонь.

- Мне рассказывал Нож, - сказал Паук, подойдя ко мне так тихо и неожиданно, что я вздрогнул. - Он, знаешь, уцелел в этой драке, но его ребятам, по большей части, не повезло... Что, видишь, как тут все было, да?

Я видел, еще как. Я так часто видел что-то подобное, мне пришлось участвовать в стольких стычках с аршами, что надо было только чуточку сосредоточиться - и память восстанавливала все сама собой: и лязг оружия, и хриплую брань людей, и визг орков, и треск пламени с грохотом обваливающейся крыши, и злобное, захлебывающееся ржание лошадей... Кровавые лужи, вонь, растерзанная плоть, расколотые черепа, трава, порыжевшая от трупного яда...

- Сюда посмотри, - буркнула Шпилька непривычно хмуро.

Я сделал шаг за полуобвалившуюся стену, наступил на обломок стрелы, врезавшийся в щебень двора, как в живое мясо - и увидел черную груду неопределенных очертаний. Осенние дожди и тающий снег размыли ее: в бесформенной черноте мне померещился обгорелый череп в орочьем шлеме, переломанная, не по-человечески широкая грудная клетка, еще прикрытая погнутыми стальными плашками, какие арши нашивали на куртки для защиты от стрел, еще кости, грудой, как хворост...