Елизавета Дворецкая - Солнце Велеса

Было видно, что он ожидал кого-то совсем другого, и Хвалиса пронзило острое чувство обиды. Значит, ни дома, ни здесь его не принимают всерьез и не считают за человека, которому можно что-то поручить!

– А! Хвалис! – Рядом раздался знакомый надменный голос, и из темноты выступила высокая худощавая фигура Доброслава. – Не ждали! Где же оборотень ваш? Хвост поджал?

– Оборотень здесь неподалеку! О том я и речь хочу вести. Здравствуй и ты, Доброслав Святомерович! – Хвалис снова поклонился. Его оскорбило то, что Доброслав даже не соизволил вспомнить его полное имя, но он крепился: от этого разговора зависит вся его жизнь. – Выслушай меня, князь Святомер, и сын твой пусть послушает. Я к вам как друг пришел, а иных друзей на Угре не будет у вас.

– Оборотень здесь? – Это взволновало Доброслава гораздо сильнее, чем все остальное. – Где?

И он огляделся, невольно опустив руку к бедру, где должна быть рукоять меча. Увы – сейчас там было пусто.

Впрочем, и враг его, угренский оборотень, сейчас был лишен какого-либо оружия, кроме своей врожденной силы. Берегиня Зуша увлекла его в воду, а там обвила и обтекла своим гибким телом, казалось, сразу со всех сторон. В воде, ее родной стихии, тело берегини утратило человеческие очертания, растеклось, растворилось, или вернее, стало размером во всю реку. Лютомер ощущал, как прохладные руки ласкают его, как холодные губы мелких волн покрывают поцелуями с ног до головы одновременно, как сама водная стихия сливается с ним в порыве пробудившейся страсти. То ему мерещилось, что в его объятиях дрожит и изгибается чье-то прохладное стройное тело, а то оказывалось, что лишь струи воды текут, повинуясь своему вечному движению, мимо него и через него… Еще миг – и страсть реки выпьет его тепло до дна и опустит неживое тело на дно, привалит тяжелыми песками, опутает водяной травой…

Так и случилось бы, будь он просто человеком. Но он был сыном Велеса, и сейчас, в священную ночь, грань между человеческой сущностью Лютомера и божественной сутью его отца истончилась до последнего предела.

Одним усилием воли он перешел эту грань. Раскрылся, впуская в себя суть Хозяина Подземных Вод.

И ясно ощутил, как затрепетала в его объятиях вода. Она думала, что человек целиком в ее власти, а тут вдруг сама оказалась в плену у силы, многократно ее превосходящей. Лютомер засмеялся, и в его смехе слышался глухой отзвук бесконечного Подземелья, откуда родятся все земные реки и куда утекают – унося с собой души умерших, закатный свет, слезы и жалобы, протекшие года, тени поколений… В эту бездну уйдет однажды и Зуша, уйдет, какой бы долгой ни была ее жизнь, уйдет, как любая из смертных женщин, что когда-то умывалась в ней, пускала по течению свадебные венки, купала детей, просила им здоровья и счастья, роняла слезы потерь, вливая их в реку и отсылая горе к Темной Матери…

И Зуша вскрикнула, забилась, пытаясь вырваться из объятий того, кто тянул ее в темноту небытия. Теперь Лютомер заставил ее снова принять облик женщины – он видел и понимал ее и без того, но сейчас она была нужна ему в зримом обличье.

– Отпусти меня, Велес, – молил низкий женский голос, и прохладное дыхание овевало мокрую щеку Лютомера. – Отпусти! Не губи! Я же не хотела… Я же не знала…

– Пойдешь со мной?

– Куда? Я не могу! Мне от реки нельзя уходить!

– Недалеко! – успокоил ее Лютомер. – Поможешь мне – и ступай восвояси, теки, куда богами велено.

– Помогу тебе… Велес. Помогу, коли велишь.

– Тогда идем.

Лютомер медленно выплыл на берег, постепенно, без спешки отделяя себя от Велеса. Разом рвать эту связь – больно и опасно. Велесу все равно, а вот человеческая суть такого рывка может и не выдержать. Но Лютомер делал это не в первый раз. Он выплывал на поверхность постепенно, медленно вспоминая, кто он такой. Только что он был властелином темной половины мира – у него не было имени, ибо он такой один, не было судьбы, ибо судьба его совершается каждый миг заново, постоянно обходя положенный круг. Он снова становился человеком, имеющим конечный срок бытия, рожденным от земных родителей – Велезоры и Вершислава. Вот только начало его существованию положила священная ночь осени, когда богиня Лада спускается во владения Подземного Хозяина.

Выбравшись на берег, Лютомер стряхнул воду с волос. Одежда липла к мокрому телу. Рядом с ним на песке стояла Зуша – рослая, полногрудая, красивая девушка с длинными темными волосами. Робко улыбнувшись ему, она протянула руку, взмахнула – и вся вода с его кожи и волос метнулась ей в ладонь. Зуша стряхнула капли на песок, а одежда и волосы Лютомера мгновенно стали сухими, будто он сегодня и не подходил к воде.

– Спасибо тебе, милая! – Он улыбнулся ей. – Не смотри так жалобно, не обижу. Против того – плясать пойдем. Веселись – ведь праздник нынче!

Берегиня Зуша послушно улыбнулась и протянула ему руку, робко и покорно, как юная девушка, впервые вставшая в круг невест.

В ночном черном небе одна за другой вспыхивали зарницы – пламенный свет внезапно разрывал темноту, словно день и ночь, свет и тьма играли и боролись, перемешиваясь в буйстве священной ночи. Девушки вскрикивали от неожиданности и испуга, но волна общего возбуждения несла дальше, и даже страх лишь добавлял остроты веселью.

При свете зарниц Лютава каждый раз торопливо оглядывалась. Даже Молинку она уже потеряла – та вместе с княжичем Ярко сначала держалась рядом, но потом игры и хороводы разметали их, все девушки в белых рубахах и под растрепанными венками казались одинаковыми, и она уже не находила среди вятичанок свою сестру. Вот потерять Твердислава она была бы рада, но тот не отпускал ее от себя и по возможности старался держать за руку. Даже когда она ушла, еще вместе с Молинкой, в девичий круг, куда парень не мог с ней пойти, Твердята не спускал с нее глаз и даже не оборачивался, когда другие девушки тянули его куда-то, тормошили и даже били крапивой. Видимо, он имел строгий наказ от отца не спускать глаз с угрянки и выполнял его со всей ответственностью. При этом он почти с ней не разговаривал и не улыбался. То ли дело княжич Ярко – они с Молинкой сразу принялись болтать и смеяться.

Вот из святилища вынесли огромное чучело Ярилы, свитое из трав и цветов, одетое в нарядную вышитую рубаху. Этот Ярила уже состарился, и соломенная борода доставала почти до его главного орудия. Но если у молодого, весеннего Ярилы оно было огромным, то у этого, старого, – совсем маленьким, слабым, исчерпавшим все силы в священном деле оплодотворения земли.

– Ой ты, Ярила, вешняя сила! – завопила возле него женщина, и Лютава узнала Семиславу. – Ой, умер Ярила, отрада наша! Умер, к Марене ушел! Горе наше, нет его больше!