Елизавета Дворецкая - Солнце Велеса

– Хорошо. – Ревелка сорвала ближайшую цветочную метелку и протянула Лютаве.

Лютава взяла ее, потом протянула руки к деве Ревелке и глубоко-глубоко вдохнула. И берегиня втянулась в ее грудь вместе с воздухом. Со стеблем в руке Лютава пошла по своему следу обратно, но теперь она стала иным существом. Точнее, в ней стало как бы две души: своя и чужая. Она несла в груди вилу Ревелку, будто белку за пазухой.

В избушке Темяны, кроме самой хозяйки, был еще Плакун, уложенный на лавку. Парень будто онемел: кроме пальца, у него ничего не болело, но в лице отражалось все более сильное недоумение, а тело все крепче сковывала слабость. У него начинался жар, он постоянно потел. Лютомер ушел к стае – его присутствие могло бы отпугнуть берегиню, но сестра обещала потом прийти к нему рассказать, удалось ли чего-то добиться.

Со стеблем в руке Лютава вошла в избу и провела розовой метелкой над лежащим Плакуном. Темяна молча смотрела из угла, как внучка склоняется над больным. Парень видел только одну девушку – Лютаву, но старая волхва видела двух: Лютаву и ту, другую, с розовыми цветами вместо кос, которую ее внучка принесла с собой.

Лютава взяла лежащую руку Плакуна, загрубелую и горячую от жара. А ему показалось, что к нему прикоснулась не обычная человеческая рука, а иная – гладкая, прохладная, как свежий лист.

– А ну-ка, лихорадка злая, порча черная, немочь злая! – раздался повелительный низкий голос, идущий, казалось, из самой земли. Он исходил из уст Лютавы, но был совсем не похож на ее обычный голос. – Отвечай! От кого на сего отрока пришла – от дерева сухого, от болота глухого, от медведя черного? От бабьих зазор, от ярого волхва?

Плакун закрыл глаза, напрягся, изогнулся. Посаженная в него порча не хотела говорить, но траве ревелке матерью сырой землей дана власть ее заставить, потому ее и зовут на подмогу в таких случаях.

– Говори! – суровым низким голосом приказала Ревелка. – Вы, нечистые духи, куды да игрецы, наведенные, наговоренные! Насмотренные, поприказанные, не в добрый час понасказанные! Злыми людьми насланные, по ветру напущенные, на иглу намолвленные, злым заговором обязанные! Вот идут Велес да Ярило, а с ними сам Перун-отец! И приказывают они тебе: говори, немочь злая, от кого ты наслана?

Больной замычал, дергаясь и мечась на лежанке; губы его дрожали, будто он и хотел говорить, но что-то зажимает ему рот. Лютава нахмурилась: в нем сидела очень сильная порча, и неведомый хозяин старался помешать ей сказаться.

– Секу-высекаю! Гоню-выгоняю! – прогудела Ревелка, хлеща парня стеблем. – Из буйной головы! Из ясный очей! Из буйных кудрей! Из всего тела белого!

– Нет, нет! – вдруг взвизгнул Плакун так отчаянно, будто его секли кнутом, а не мягким цветущим стеблем. Сидевшей в нем порче стебель ревелки был страшнее бича. – Не гони меня! Не гони!

– Говори: кто тебя прислал? – требовала Ревелка, продолжая охаживать его стеблем и обращаясь к засевшей внутри порче.

– На… Нар… Наруте… – не сразу сумел выговорить парень, и горло его будто кто-то сжимал, пытаясь не выпустить наружу это имя. – Только не мучь, не бей, не хлещи!

Лютава от изумления опустила стебель.

– Какое еще «навру те»? – спросила она своим обычным голосом. – Врать мне надумала?

– Наруте – имя ее… Дочь Дау… Даугале…

– Кто это?

– Она… она меня послала.

– Где она живет?

– Не зна…

Парень содрогнулся и в бессилии упал обратно на тюфяк. Затих. С порчей не ведут долгих разговоров: если она замолчала, значит, дала требуемый ответ.

Лютава перевела дух. Она уже устала держать в себе вилу Ревелку и вышла из избы, чтобы отпустить ту на волю: набрала в грудь побольше воздуха, а потом выдохнула изо всех сил. И девушка с зеленой кожей и копной розовых стеблей на голове оказалась перед ней.

– Спасибо, сестра! – Лютава поклонилась. – Выручила. Да пребудет с тобой всегда сила земли-матушки!

– И с тобой! – отозвалась берегиня.

И исчезла с глаз.

– Бабушка, ты слышала? – спросила Лютава, вернувшись в избу. – Она сказала – Наруте? Дочь Даугале?

– Вроде так и сказала.

– Это кто же такой-то? Я не знаю никаких Нарутей.

Темяна развела руками.

– У нас близко и нет никого такого… – вспоминала Лютава.

Из родов, считавшихся голядскими, поблизости жили Мешковичи, Лапичи и Руденичи, но по большей части они носили славянские имена, и среди их женщин не было ни Наруты, ни Даугали.

– Да где же у нас такая голядь, чтобы…

– Ума не приложу. – Темяна покачала головой. – У Мешковичей разве спросить? Из их родни, может, кто? Я таких имен уж сколько лет не слыхала. У нас такая голядь, что по-своему нарекает, и была-то где… У Щедроводья разве, но их уж тридцать лет как нету…

– Это Ильган-городец?

– Они. Жил там Наримонт с родом своим, а жена его была Невидь… или Норинь…

– Наруть… похоже.

– Помню, мне оттуда Братеня много челяди привез, все парней да девок. Всех раздал, русинам продал, к хазарам свезли, одну девчонку оставил – Ильгу. Ее потом Вершина Замиле подарил, они родили в один год: Замиля – Галчонка, а Ильга…

– Галицу! – вскрикнула Лютава. – А кто ее Галицей-то назвал, не помнишь?

– Чего не помнить? Я и назвала. Мы с Моляшкой да с Велетурихой. Они вместе тогда все играли, Ильга их няньчила. Стояли как-то смеялись: где галчонок, там и галица… Так и пошло.

– Значит, мать ей могла дать другое имя?

– Могла. Я не знаю.

– А что, если это… она? – Лютава сама сомневалась в своей догадке, но не знала, что предложить взамен. – Может, Ильга… Ильга – ведь тоже не настоящее ее имя было?

– Из Ильгана привезли – стали звать Ильганкой, а потом просто Ильгой. Другого она не говорила. Да ей и было тогда годов-то… сорочек еще не пачкала, как помню.

Лютава думала, глядя перед собой и вертя в пальцах веточку ревелки. Мать Галицы была из голядского городца Ильган. Как звали ее и как она нарекла свою единственную дочь – никто не знает. Разве что она сама, то есть та женщина, которую они знают как Галицу. Но, разговаривая с духами, она называет другое имя, чтобы собственные предки могли ее узнать…

– Ах! – Лютава вдруг вскрикнула и вскочила, будто ее укусили.

Предки! Нави, те, что набросились на нее и Люта однажды весенним вечером ни с того ни с сего! Они еще думали, кто мог их наслать, но тут сперва нашли тело Дрозда без головы, потом приехал Доброслав, и стало не до того. Она вовсе забыла об этом.

Те нави вели себя как чужие и враждебные, призванные ради мести. Голядское имя Наруте – чужие нави – разоренный тридцать лет назад голядский Ильган… Соберись суд под Перуновым дубом, это все едва ли признали бы за доказательство, но внутреннее чувство уверенно говорило Лютаве, что здесь есть связь.