Франческа Хейг - Огненная проповедь

— А что мне оставалось?

В ответ я пинком перевернула небольшой столик, стоявший между кроватями.

— Так ты у нас теперь герой? После того, как встрял с признанием, что Зак — мой близнец? Ты не имел права!

— Значит, ты у нас героиня? Промолчать, позволить ему убить Зака и тем самым убить тебя?

Я перешагнула через осколки, отворила дверь и дернула ее на себя так резко, что Кип чуть на меня не упал.

— Ты что, действительно не понимаешь? Нет у него никакого ясновидящего в Уиндхеме. Исповедница слишком хороша. И даже если бы удалось ее одурачить, я бы почувствовала угрозу для Зака, для меня. Ощутила бы надвигающуюся опасность. Он блефовал, иначе зачем, по-твоему, пригласил и тебя?

— А тебе не приходило в голову, что ему может быть на самом деле интересно мое мнение? Я здесь единственный подопытный, на ком твой близнец поставил научный эксперимент и, возможно, имею право знать, что происходит?

В ответ я лишь приподняла бровь.

— Черт! — Кип рухнул на кровать. — Дудочник знал, что я попытаюсь его остановить. — Закрыл глаза. — А на самом деле у него не было возможности добраться до Зака. Но теперь…

Успокоившись, я села рядом.

— Ага.

— И ему не нужны ни шпионы, ни соглядатаи, ни убийцы.

— Нет. Потому что есть я.

Кип прислонился затылком к стене, и я сделала то же самое.

— Ты оставила чашку на подоконнике, — заметил он. — Если хочешь, и ее расколоти.

— Может, позже, — устало улыбнулась я, смежив веки.

Он долго ждал, не добавлю ли я еще что-нибудь.

Позже, собрав стеклянные и глиняные осколки, мы устроились каждый на своей кровати и лежали в полном безмолвии. В щели под дверью мелькали тени ног стражника, который занял пост сразу по нашему возвращению из Ассамблеи. А через стекло я заметила поднимающийся дымок от трубки, которую курил охранник под окном.

Кип окинул меня взглядом:

— Не то чтобы хочу испортить настроение… — Я фыркнула. — Но почему тебя до сих пор не порешили?

— Мне вот тоже интересно.

— Но ведь это хорошо?

— По крайней мере, я довольна, что пока жива, — рассмеялась я.

— Ты поняла, что я имею в виду. То, что Дудочник сразу тебя не убил — хороший знак.

Я повернулась к Кипу и бросила взгляд через маленькую комнатку.

— С каких пор мы стали благодарить судьбу за столь жалкую милость? — Я не отрывала от его лица тревожных усталых глаз. — Но, скорее всего, ты прав. Дудочник, вероятно, решил, что от нас есть польза.

— Ой, вот только не надо тешить мое самолюбие. Ему полезна лишь ты. От меня-то ему какой прок? И тебе тоже, если уж на то пошло?

— Ой, да ладно тебе извиняться.

— Серьезно? Потому что если рассматривать степень моей вины — а я почти приговорил тебя к верной гибели — мне теперь до конца дней придется просить прощения.

Я промолчала.

— Прости. Не вовремя я распустил язык.

Я села:

— Можно я переберусь к тебе?

— Конечно. Только не знаю, чем это заслужил. — Он потеснился, освобождая для меня место.

Я легла на спину, он растянулся в той же позе. Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу.

— Мне нравится, когда ты с этой стороны — нравится чувствовать руку там, где ее на самом деле нет, пусть твою, а не свою, — прошептал Кип.

— Я выбрала эту сторону, потому что так тебе сложнее меня лапать.

Мы оба рассмеялись.

— Почему ты на меня не злишься? — спросил Кип через несколько минут.

— Потому что он прав.

— Дудочник? И ты еще защищаешь его, после того как он обвел нас вокруг пальца?

— Ну, пусть прав не во всем, но вот относительно тебя — да.

— Ага, особенно в том, что я идиот.

— Нет. В том, что ты пойдешь на что угодно, лишь бы меня защитить.

* * * * *

На следующий день дверь оказалась заперта. Стражник не отзывался на наши требования объяснить, что происходит. После полудня один часовой вошел в комнату, другой остался снаружи.

Кип вскочил, закрывая меня собой.

— Не суетись, — сказала я. — Дудочник не подошлет убийцу, он сделает все сам.

Охранник поставил поднос на столик у двери и вышел, не проронив ни слова.

— Откуда знаешь? — Кип забрал поднос и устроился на моей кровати.

— Он не трус.

— Ага. Убить безоружного пленника — невиданная доблесть.

* * * * *

После двух дней взаперти я попросила часового передать Дудочнику просьбу хотя бы ненадолго выпустить нас на свежий воздух. Она осталась без ответа, однако под конец четвертых суток четыре стражника сопроводили нас до башни и остались дожидаться у подножия лестницы.

Я стояла у крепостной стены, глядя вниз. Город ничуть не изменился с тех пор, как я разглядывала его в компании Дудочника, но теперь представлялся не убежищем, а тюрьмой.

— Может, это было бы даже лучше, — произнесла я. — Избавившись от меня, они избавятся от Зака. Если мыслить рационально, с логикой не поспоришь.

— Не говори ерунды. Если ты не хочешь умирать, это не значит, что ты нерациональна или эгоистична.

— Это не ерунда. Ведь очевидно, что он действительно в ответе за все то, что произошло с тобой. И с другими. Мы даже не знаем, сколько их — сотни? Тысячи? Выходит, математически ответ прост: моя жизнь против жизней всех тех людей.

— Это не математическая задачка, Касс. Все не так просто.

— Именно это я и сказала недавно Дудочнику. Но если все действительно сводится к цифрам? Вдруг я усложняю лишь потому, что таким образом избегаю трудностей?

— Мне иной раз не верится, что ты на самом деле непревзойденная провидица.

— В смысле?

— В смысле с каких это пор ты избегаешь трудностей? Они тебя никогда не волновали. Ты вызволила меня, разбив бак, вместо того чтобы убраться восвояси, а ведь запросто могла загреметь обратно в камеры сохранения. И потом я всю дорогу тормозил наш побег.

— Но я могу прямо сейчас решить проблему, стоящую перед всем Островом, проблему, из-за которой тебя заперли в резервуаре. — Я указала вниз.

Там, в сорока метрах от нас, в городе кипела жизнь.

— Ты этого не сделаешь. — Кип встал и направился к лестнице. — Думаешь, Дудочник выпустил бы тебя сюда, если бы видел хоть мизерный шанс, что ты бросишься со стены? И тут он не просчитался, хотя причину понял неправильно. Ему кажется, что ты защищаешь себя, и именно поэтому утаивала правду о своем близнеце.

— А ты думаешь по-другому?

— Естественно. — Кип даже не обернулся. — Ты защищаешь Зака, а не себя.

— А разве это не эгоизм в своем роде? — крикнула я ему вслед. — Или трусость?

Он глянул на меня с верхней ступеньки:

— Ты всегда мечтала о мире, где близнецам не приходится друг друга ненавидеть. Неразделенном мире, где нет нужды в Острове. Может, это трусость, а может — своего рода отвага.

* * * * *

Каждую ночь я просыпалась из-за снов, но сегодня, всякий раз, когда за дверью сменялся караул, мне грезились метательные ножи на поясе Дудочника. Кипу тоже не спалось — он напрягался каждый раз, когда доносились звуки из коридора или со двора у нас под окнами. Когда мы начали целоваться, наши поцелуи совсем не походили на тот, самый первый, совершенный в дымке усталости, или на нежные изыскания следующих недель и радости от новообретенной близости. Теперь мы торопились, опасаясь, что в любой момент все закончится. Ключ в замке, лезвие кинжала. Смерть казалась особенно жестокой сейчас, когда мы с Кипом только-только начали постигать друг друга. Потому что я не перецеловала всю его шею, потому что мне все еще в новинку было запускать пальцы в его шевелюру. «Не стоит горевать о таких мелочах, — твердила я себе, — если принимать во внимание все прожитые годы и то, что стоит на кону». Но в ту ночь они не казались мелочами, и я плакала не из-за страха перед ударом клинка, а боясь, что больше никогда не почувствую, как Кип касается меня, как его щетина трется о мое плечо.