Карина Демина - Внучка берендеева. Второй семестр

Сомнется.

Надо же, какие мысли… рукодельные.

— Что ж, раз способен, то и поговорим. Все одно тебе делать нечего. Крепко тебя Фролушка запер… на цепь посадили. Не обидно?

Огонь рассыпался, разползся дорожкою вдоль границы, огненным хлыстом витым, притворился безопасным. Люди ведь доверяют пламени? Иногда. Они заводят его в очагах, прячут в черных жерловинах печей, приживляют на тончайшие нити восковых свечей… они греются.

И подкармливают пламя смолистыми дровами.

Жирным углем.

Расслабляются в тепле… но этот не таков, он не готов протянуть руку к огню, пусть в подвалах и холодно. Этот холод не позволял Арею сгореть.

А человек лишь пальцем вдоль границы провел.

— Ты здесь… они там… тебе обещали вернуть дар, но не предупредили, чем это чревато. Иначе ты бы не согласился. Или согласился бы?

— Не… знаю…

Говорить тяжело. Огню чужды слова, но Арей все еще пытается быть человеком. Только это тяжело. Согласился бы?

Остаться без дара.

Пусть и не невольником, но… кем? Никем. Бывших магиков не бывает, а он… стать человеком? Просто человеком? Быть может, этому человеку нашлось бы местечко при Акадэмии или еще где, небось, отписал бы Фрол Аксютович кому из дружков. Мол, так и так, приютите, будьте ласкавы, найдите дом и дело по плечу, раз уж вышла этакая незадача.

Золотишка отсыпал бы.

Немного.

На обзаведение хозяйством. А там… там человеческая жизнь коротка.

— Согласился бы, — гость будто мысли Ареевы прочел. — Такие, как ты, отступать не умеют. Хорошо. Замечательно даже. Я тебе помочь хочу.

— Чем?

Арею разве нужна помощь?

Нужна.

Гордость сгорела. Пора признать: сам он не справится. Попробует, но…

— Скажем… я знаю, как тебе получить свободу, — человек вытащил из-за пазухи лист, трубочкой свернутый. — Способ, не скажу, чтобы чистый, но действенный… на, прочти…

И бросил лист.

Тот границы, для огня выведенной, и не заметил. Упал у самых Ареевых ног. И развернулся.

— Читай… не забыл, как это делается?

— Нет.

Буквы приходилось разбирать по одной, а в слова они вовсе складывались тяжко, будто Арей никогда-то прежде читать и не умел. Он не сразу заметил, что произносит слова эти, на древнем языке писаные, вслух.

А человек слушает.

— Произношение слегка хромает, — сказал он, заметив, что Арей смотрит. — А так, вполне прилично. Как для студиозуса. К слову, ты понимаешь, что это твой предел? Даже если с пламенем совладаешь… нет, конечно, место тебе предложили. Сначала помощника… потом, думаешь, до преподавателей дорасти… только не позволят.

— П-почему?

Лист лежал.

Способ и вправду… грязный… на крови.

Нет, хватит с Арея крови, и без того пролилось немало.

— Так негоже бывшему рабу боярских детей учить, — человек развел руками. — Как прознают, кого поставили, мигом крик поднимут. А у Михайло Егоровича ныне не то положение, чтобы перечить. И потому отыщет он тебе альтернативную, так сказать, службу… спровадит куда-нибудь на границу, там сильные магики всегда нужны. И будешь ты на границе этой сидеть до скончания века… если не помогут добрые люди.

Уж не те ли, которые с древнею волшбой игры играют?

Да не просто…

…лист лежал.

…простенькое заклятье… любой, в ком хоть крупица силы имеется, сдюжит… да и цена малая… кажется малой. Жизнь петушиная? Петухи, небось, каждый день на плахи ложатся за-ради бульонов куриных да дамских шляп.

Медяшка — вот цена птичьей жизни.

…а прочее… Божиня добрая, простит, коль покаяться… за покаяния ради в храм и полог шитой подарить можно, иль свечей восковых, иль просто денег кинуть нищим, пусть отмаливают чужие грехи.

…сколько в книге, из которой лист вышел, этаких заклятий?

…надобно думать, не одно и не два. Легка дорожка желаний человеческих… сначала петух, там и собака… кошка… человек… средь людей тоже хватает таких, чья жизнь не больше медяшки потянет. А если и дороже, мыслится, найдется, кому заплатить.

Огонь, отступивши, тронул лист.

— Тебе самому и делать-то ничего не надо будет, — сказал гость, спокойно глядя, как расползаются по листу черные пятна. — Просто согласие дай… и каплю крови.

— Нет.

Крови у Арея не так много осталось, чтоб раздавать.

— Что ж, воля твоя… — человек поднялся. Почему-то думалось, что станет уговаривать, но он просто направился к двери. И шел медленно.

Ждал, что Арей окликнет?

Нет.

Он не станет… он справится… хотя бы для того, чтобы найти проклятую книгу… ту, в которую ему уже случилось однажды заглянуть.

На сей раз в гости меня не звали, но я подумала, что нынешним случаем и незваною явиться не грех. Скоренько ополоснулася, одежу сменила на чистую и косу переплела.

Где царевичи обретаются, я ведала.

Стала перед дверью… стучать? Аль без стука войти? И чего делать, коль погонят? Но додумать не успела, как дверь распахнулася, едва меня по носу не ляснув.

— Я ж говорил, что явится, — Лойко ухватил меня за руку и внутрь втянул. — Давай… не маячь. Другим разом будь добра, поторопись. А то уж заждались.

И дверь на засов запер.

Я огляделася.

Все по-прежнему. Раки. Рыбы. Разве что под самым потолком птица появилася синекрылая и черноокая, с хвостом длинным, завитым… хвост недомалеван, но сама птица красивая — страсть.

Царевичи сели кружком.

Лойко устроился по одну сторону двери. Ильюшка — по другую. Ни дать, ни взять — истуканы каменные, каковых у лестниц всяких ставят красоты ради. Хотя в истуканах, конечно, красоты поболе будет. У Ильюшки на физии тоска с обидою. А у Лойко глаз заплыл…

Когда успел?

Не ведаю. И пытать не стану. Не моего ума дело.

Кирей на подоконнике устроился, еле-еле втиснулся, он-то длиннющий, а подоконник — узенький, не повернуться. И глядит не на царевичей, на улицу, будто бы вовсе не интересно ему, чего творится.

— Присядь куда, — Еська обвел комнатушку. — И тихо, ладно? Если кому чего и захочется сказать — все потом…

Я кивнула.

Помню.

И с памяти той не с пустыми руками явилась. Был у меня один рецепт одного отвару, простенький навроде, но после тяжкое работы аль болезни — самое оно. И сил прибудет, и слабость отступит.

— Вот, — я Еське флягу протянула. — Дадите после… он лучше того, которым вы выпаиваете.

Еська флягу принял.

Понюхал.

Капнул на ладонь. Лизнул. Экий недоверчивый.

— Спасибо, — сказал Елисей. — А теперь тише, если не хотите пропустить самое интересное…

Я уже видела то, что дальше происходило. Пергамент. Камушки. Руки, над ними протянутые. Волос, сгоревший в свече.

Тишина.

И голоса.

— Что, Люци, теперь скажешь? Тоже чья-то шутка? — ныне Архип Полуэктович и не думал раздражения скрывать.