Макс Фрай - Жалобная книга [litres]

Открываю глаза. За окном идет снег, поэтому в комнате сумеречно и очень светло одновременно. Я лежу на диване. Когда и как туда перебрался, неведомо. Но автопилот у меня молодец, вот только за дело берется лишь в самых крайних случаях. Ну, и то хлеб.

Варя сидит на полу, подле дивана, скрестив ноги.

— Извини, что разбудила, — говорит. — Просто уже полдень. Я подумала, поздно…

— Поздно — что? — спрашиваю, отчаянно тряся головой. Готов поклясться, что с волос моих во все стороны летят брызги сна, который теперь уж не вспомнить. И фиг с ним.

— Извини, — вздыхает. — Просто я места себе не нахожу с тех пор, как проснулась.

— Да уж, места здесь мало, — улыбаюсь. — Надо было сразу меня будить. Нечего со мной церемониться. Ты хоть кофе нашла? И все остальное…

— Я, честно говоря, только в душ успела сходить. А потом сразу пришла тебя мучить… И все-таки, «Зеленая карета» — что это было? Когда я засыпала, ты вдруг стал рассказывать про зеленую карету. Но я все пропустила.

— Ничего ты не пропустила. Это была колыбельная, — смеюсь. — Просто колыбельная. Ты еще пять минут поживешь без меня? Мне бы тоже в душ. Я быстро.

— Хоть десять, — мужественно соглашается Варя. — Я кофе пока могу сварить.

— Вот это было бы славно, — радуюсь.

Зря радовался. Неспособность Вареньки приготовить хороший кофе была явлена столь драматически, что я бы, пожалуй, не взялся исправлять эту ошибку природы. Вроде бы воду в джезву она лила родниковую, как положено, и кофе не экономила, а результат вышел удручающий. Передержала на огне, до кипения довела, ясно. И, кажется, не только это.

Я сделал вид, что все в порядке, но про себя решил к плите ее больше не подпускать. Лучше уж сам. Справлюсь как-нибудь. Сколько уж лет справляюсь.

— Лишь зеленая карета мчится, мчится в вышине, — мечтательно повторяет Варя. Ей-то собственное варево по душе. Разбавила сливками, пьет и облизывается, как котенок. — Видишь, кусочек про карету я запомнила. Такой хороший стишок. Успокаивает.

— Если так, тверди его почаще, — советую. — Спокойствие тебе пригодится.

— Догадываюсь. Знаешь что? Давай теперь ты все-таки объяснишь мне, что вчера произошло. И зачем это нужно. И что теперь будет — со мной, и вообще?.. И, кстати, с тем безумным неземным [9] Употребление сочетания «безумный неземной» выдает знакомство Вареньки с творчеством поэта-концептуалиста Дмитрия Александровича Пригова. Принципиального значения сей факт не имеет. Так, к слову пришлось. дядечкой. С Валентином Евгеньевичем. Что с ним-то будет?

— Что с ним будет, ты знаешь лучше, чем я. Вернее помнишь.

— К сожалению. Хочешь сказать, он проживет все это еще раз? Точно так, как это было со мной?

— Почти так, — говорю уклончиво. — Есть один небольшой нюанс, но… Давай по порядку, ладно?

— Давай. Если есть в этом деле хоть какой-то порядок, почему бы по нему не давать?

Невольно улыбаюсь. Все же мне с нею повезло. Талант поддерживать беседу так, чтобы только что разбуженный человек то и дело расплывался в улыбке, в моих глазах куда более ценен, чем способность варить пристойный кофе.

— То, что с тобой случилось, — говорю, — я описываю для себя термином: «слизнуть судьбу». Мои коллеги обычно говорят: «украсть судьбу», — и я иногда за ними машинально повторяю. Но это, по-моему, не совсем корректно. Строго говоря, никто ничего не крадет. Человек, чью жизнь ты прожила вчера вечером, не дал дуба сразу после нашего ухода. И не даст. Будет жить-поживать, злобра наживать, словно бы и не было ничего.

— «Слизнуть судьбу», — повторяет. — Смешно звучит. Но сам процесс — не сказала бы, что веселый.

— Ну, это смотря на кого нарвешься. Бывает очень здорово. Просто такая уж твоя фортуна: выбор у нас вчера был невелик, а ждать ты сама не хотела.

— Не хотела, — подтверждает. — Ради этого утра, собственно, и не хотела. И мотивацию помню: боялась, проснувшись, решить, что ты весь вечер нес галиматью сектантскую, которой ни один вменяемый человек значения придавать не станет. Не хотела взирать на тебя с отвращением, как на самозванного гуру районного масштаба… Не представляла, что мое утро может наступить не «завтра», а аж через несколько лет. Жизнь — она ведь длится, и длится, и длится, день за днем, даже чужая. Ты был прав, когда говорил, что можно соорудить собственную бесконечность между пунктами «А» и «Б». Только я тогда вообразить не могла, о чем речь. Пока не попробуешь, не узнаешь, это да… Я ведь правильно понимаю, что можно было в его шкуре до самого конца оставаться?

— Конечно, можно. Просто вряд ли нужно. Потом, со временем, сама сможешь решать, когда остановиться. А вчера я понял, что перегнул палку, и помог тебе катапультироваться. Но, в общем, хоть до самого конца оставайся, ничто этому не препятствует. Некоторые вот очень любят умирать чужой смертью.

Варя глядит на меня с откровенным ужасом.

— А ты… Ты тоже пробовал? — спрашивает наконец.

— Конечно. И не раз. Но мне, честно говоря, не слишком понравилось. Так что теперь эвакуируюсь заблаговременно. Как крыса с тонущего корабля, ага.

— Значит, это не обязательно? — в голосе ее звучит явное облегчение.

— О боже. Конечно, нет. Все вообще необязательно, кроме двух правил, которые я тебе вчера изложил. Не трогай того, кто не жалуется; после завершения сеанса не вмешивайся в жизнь своей добычи, даже заговаривать не смей. Больше никаких ограничений.

— Неужели никто не пробовал эти запреты нарушать? Не верится. Человек такая упрямая скотина, ему только скажи: «нельзя», — на дыбы станет.

— Ну, положим, не всякий человек. А пробовать — пробовали, конечно.

— И что? — Варя берет ехидный тон. — Умирали на месте, сраженные небесными молниями?

— Не обязательно. Просто никому не удавалось осуществить задуманное. Непременно что-нибудь случалось. Как вот вчера этот взрыв в кафе, когда ты мне погадать собралась. Надо понимать, мы с тобой собирались нарушить еще какое-нибудь правило, лично мне неизвестное. Я, по крайней мере, так подумал в какой-то момент. Когда мы уже в машине сидели…

— Ясненько-понятненько, — вздыхает Варя. — Вот ведь… В детстве, когда читала сказку о Синей Бороде, думала про его жен: «Какие же дуры, зачем они открывали эту запретную дверь?» А теперь — ох, как я их понимаю!

— Это пройдет, — говорю мягко. — Это от страха. Так часто бывает: когда человеку очень страшно, он начинает искать способ немедленно довести умеренно пугающую ситуацию до критической точки. Чтобы уж скорее рвануло, и больше не надо было бояться. Во всяком случае, со мною так бывает.

Она хмурится, улыбается, чертит мизинцем узоры на столешнице. Пробует мой кофе. Вздыхает:

— У тебя вкуснее получился. Почему?