Дэвид Геммел - Друсс-Легенда. Легенда. Легенда о Побратиме Смерти

— Друсс удержал Скельнский перевал, когда все говорили, что это невозможно.

— Он держал его одиннадцать дней, а не три месяца. Ибыл тогда на пятнадцать лет моложе. Я не преуменьшаю его подвига — Друсс достоин сложенных о нем легенд. Рыцари Дрос-Дельноха! Видали вы таких рыцарей? Крестьяне и зеленые новобранцы. Только Легион бывал в боях — да и то в кавалерийских стычках с наскока. Мы можем сломаться при первом же приступе.

— Но мы не сломаемся, верно? — засмеялся Лучник. — Мы рыцари Друсса, о которых сложат новую легенду. — Смех его, веселый и раскатистый, стал еще громче. — Рыцари Дрос-Дельноха! Это мы с тобой, Хогун. О нас будут петь. Добрый старый Лучник, он пришел на помощь терпящей бедствие крепости из любви к свободе, благородным делам…

— …и к золоту. Не забудь о золоте.

— Это мелочи, старый конь. Не будем портить песню.

— Не будем, виноват. Но ведь для того, чтобы обрести бессмертие в песнях и сагах, сначала полагается умереть?

— Это спорный вопрос. Но я уж как-нибудь сумею его обойти.

На второй стене, именуемой Музиф, нескольким молодым кулам приказали сходить за ведрами для башенного колодца. Ворча, они слезли со стены и встали в очередь у склада.

Потом, каждый с четырьмя деревянными ведрами, они вошли в мелкий погреб, где чернело устье Музифского колодца. Привязав ведра к хитроумному вороту, их стали медленно опускать к темной воде.

— Сколько ж это им не пользовались? — спросил один солдат, когда показалось облепленное паутиной первое ведро.

— Лет десять, — ответил офицер, дун Гарта. — Здешние жители брали воду из того, что в середине. Тут когда-то утонул ребенок, и вода три месяца оставалась отравленной. Это да еще крысы и отпугнуло народ.

— А тело выловили? — спросил солдат.

— Вроде бы нет. Но ты, парень, не бойся. Там уже одни косточки остались — на вкус это не влияет. Попробуй сам.

— Благодарствую, мне что-то не хочется пить.

Гарта со смехом зачерпнул в пригоршни воду из ведра и поднес ко рту.

— С крысиным пометом, с дохлыми паучками! Неужто не соблазнитесь?

Солдаты ухмылялись, но воды отведать никто не пожелал.

— Ну ладно, хватит на сегодня. Ворот работает, ведро налито — мы свое дело сделали. Запрем дверь и займемся чем-нибудь другим.

Гарта проснулся ночью от боли — она терзала ему живот, словно рассвирепевшая крыса. Он скатился с койки, и его стоны разбудили трех других офицеров, деливших с ним комнату.

— Что с тобой, Гарта? — воскликнул один, перевернув извивающееся тело на спину. Гарта поджал колени, его лицо побагровело. Слабеющей рукой он сгреб соседа за рубаху.

— Вода… вода! — прохрипел он.

— Он хочет воды! — крикнул офицер двум другим.

Гарта потряс головой, и тело его выгнулось дугой.

— Великие боги! Да он умер, — сказал офицер, когда Гарта упал ему на руки.

Рек, Сербитар, Вирэ и Винтар сидели у костерка за час до рассвета. Вчера они остановились на ночлег поздно вечером, в укромной лощине на южной стороне лесистого холма.

— Время не терпит, — сказал Винтар. — Лошади выбились из сил, а до крепости еще не меньше пяти часов езды. Быть может, мы успеем до того, как из колодца достанут воду, а может быть, и нет. Возможно, мы уже опоздали. Но есть еще один выход.

— Какой? — спросил Рек.

— Решать будешь ты, Рек, — и никто иной.

— Говори толком, отец настоятель. Я слишком устал, чтобы думать.

Винтар обменялся взглядом с альбиносом.

— Мы, Тридцать, можем объединиться и попытаться пробить барьер вокруг крепости.

— Ну так попытайтесь — в чем же дело?

— Это потребует всех наших сил, а успеха может не принести. В случае неудачи мы не сможем ехать дальше — и даже в случае успеха нам почти весь день придется отдыхать.

— Вы думаете, что барьер пробить возможно? — спросила Вирэ.

— Не знаю. Все, что мы можем, — это попытаться.

— Вспомни, что случилось, когда такую попытку предпринял Сербитар, — сказал Рек. — Вдруг вас всех зашвырнет… в те пределы, что тогда?

— Мы умрем, — тихо ответил Сербитар.

— И принять такое решение должен я?

— Да, — сказал Винтар. — Таков устав Тридцати. Мы посвятили наше служение владыке Дельноха, и этот владыка — ты.

Рек замолчал — его усталый мозг изнемогал от непосильной ответственности. По сравнению с ней все прежние затруднения в его жизни казались ничего не стоящими. Никогда еще ему не приходилось принимать подобных решений, и усталость туманила мысли, мешая сосредоточиться.

— Хорошо! — сказал он. — Попробуйте сломать барьер. — Рек встал и отошел от костра, пристыженный тем, что вынужден был отдать такой приказ именно теперь, когда не способен мыслить здраво.

Вирэ подошла, обвив его рукой за пояс.

— Прости, — сказала она.

— За что?

— За то, что я сказала, когда ты сообщил мне о письме.

— Ничего. Почему, собственно, ты должна быть обо мне хорошего мнения?

— Потому что ты мужчина и поступаешь как мужчина. Теперь твой черед.

— Какой такой черед?

— Извиняться, болван! Ты меня ударил.

Он привлек ее к себе, оторвал от земли и поцеловал.

— Это не извинение, — сказала она. — И ты меня исцарапал своей щетиной.

— Если я извинюсь, ты позволишь мне сделать это снова?

— Что сделать — ударить меня?

— Нет, поцеловать!

Позади них Тридцать сели кольцом вокруг огня, отстегнув мечи и воткнув их в землю.

Возникла связь, и мысли их устремились к Винтару. Он приветствовал каждого по имени в чертогах своего разума.

Объединенная мощь Тридцати на миг захлестнула Винтара, и ему пришлось сделать усилие, чтобы вспомнить себя. Он взвился вверх словно призрачный великан — новая сущность, наделенная безграничной силой. И внутри этой новой сущности крохотный Винтар направлял единую мощь двадцати девяти.

Исчезли Тридцать — и возник один.

Рожденный под Дельнохскими звездами, он звался Храмом.

Храм парил высоко над облаками, простирая эфирные руки к утесам Дельнохского кряжа.

Он ликовал, и новые глаза упивались красотой Вселенной. Смех клокотал у него в груди. А посреди него Винтар решительно пробивался к самому сердцу.

Наконец Храм ощутил присутствие настоятеля — словно назойливую мысль на краю новой реальности.

В Дрос-Дельнох. На запад.

И Храм полетел на запад высоко над горами. Внизу в безмолвии лежала крепость, серая и призрачная в лунном свете. Он опустился к ней и почувствовал преграду.

Преграда?

Для него?

Он ударился о нее — и его, раненого и разгневанного, отшвырнуло в ночь. Его глаза вспыхнули, и он познал ярость: барьер причинил ему боль.

Снова и снова Храм пикировал на Дрос, нанося ужасающей силы удары. Барьер дрогнул и изменился.

Храм в смятении отступил и начал выжидать.