Диана Джонс - Зачарованный лес

– Что ж, это уже кое-что, – удовлетворенно подытожила Ла Трей.

Ворота в дикой спешке захлопнулись за ее спиной, буквально в нескольких дюймах от вытаращенных драконьих глаз.

Наступила ночь. В сетке боли, удерживающей Мордиона, стали медленно проступать шипы – светящиеся точки на темном фоне, – и вот уже все его огромное тело оказалось пригвождено к ночному небу паутиной холодных искр. Каждое огненное пятнышко вонзалось в него, точно алмазный клинок, ледяное, как мороз, и едкое, как кислота. Мордион мог выбирать: или скользить от одной обжигающей точки к другой, позволяя каждому алмазному клинку вонзаться ему в самую душу, или оставаться неподвижным, испытывая слепящую боль от всех воспоминаний разом. Избежать воспоминаний было невозможно. Они были там, неумолимые и вечные, как звезды.

– Что я сделал, – вслух спросил Мордион после долгих веков боли, – чтобы заслужить то, что у меня в голове?

Действительно, он прошел всю Галактику, убивая многих людей, но казалось, что это случилось уже после наказания. Он знал, что полностью заслужил его. То обличье, в котором он был сейчас, – его истинное обличье. Мордион знал это многие годы. Как только он вошел в поле Баннуса и почувствовал, что тиски, в которых держала его воля Правителей, отчасти ослабли, его тело приняло именно обличье дракона: низкорослое, уродливое, поменьше, чем нынешнее, но настолько отвратительное, что ему пришлось спрятаться в зарослях терна. Мордион помнил, что кто-то его потревожил. Желая одного только мира и спокойствия, он выполз вперед и попытался улыбнуться стоящему там мальчику, чтобы продемонстрировать ему свое миролюбие. Как он теперь понял, мальчик был Челом, причем получается, что появился он еще до того, как Мордион его создал. Довольно странно. Так или иначе, Чел принял улыбку дракона за устрашающую гримасу и бросил ему в пасть корягу. Мордиону потребовалось несколько часов, чтобы избавиться от этой ветки. Он отплевывался, и кашлял, и выдергивал корягу лапой, и повторял себе, что все это заслужил. Он заслужил и это обличье, и это наказание, но деяния, за которые он претерпевает все это, свершились уже потом. И это казалось ему чрезвычайно странным. «Вероятно, я что-то совершил прежде».

– Ты ничего не совершал, – ответил Баннус.

Волшебник чувствовал, что он здесь, рядом – в виде силуэта чаши, составленного из звезд. У него возникла мысль вытянуть свой усыпанный звездами хвост и обернуть его вокруг кубка, взяв таким образом Баннуса в заложники, и потребовать, чтобы тот положил конец его мучениям. Но он знал, что это бесполезно. Здесь, в небесах, они тоже в какой-то степени находились внутри Баннуса. Ведь чаша являлась всего лишь миражом, иллюзией Баннуса, такой же пустой, как небо позади нее, – и оно тоже было Баннусом.

– Я не вижу в твоих воспоминаниях ничего, что служило бы для них основанием, – сказала чаша Мордиону. – Всмотрись в них повнимательнее – сам увидишь.

Мордион хотел отказаться, но поскольку выбирать приходилось только из двух вариантов, то он скрепя сердце поменял одну боль на другую и позволил своему бессознательному блуждать до тех пор, пока не напоролся на ближайший алмазный шип. Шестеро детей. Да, детей было шестеро: мальчики-близнецы, девочки-близнецы и Кессальта. И Мордион. Все – одного возраста. Мордион понятия не имел, общие у них родители или нет. Все они были отчаянно привязаны друг к другу, потому что никого, кроме друг друга, у них не было. Но поскольку четверо – близнецы, а Кессальта и Мордион – нет, между ними существовала особая связь. Кессальта шла сразу за Мордионом по успеваемости. Впрочем, это было нечестно – всегда. Мордиону всегда казалось, что он старший, ведь он крупнее и сильнее остальных, а значит, ему большее по силам. Это было несправедливо. Остальные смотрели на него снизу вверх и полагались на него так, словно он и вправду был самым старшим.

«Всегда защищал детей!» – подумал Мордион и скользнул к шипу того воспоминания. Шестеро детей – довольно маленькие, заперты в комнате. В пустой комнате, где они проводили бо́льшую часть времени. Иногда там было мокро и холодно, иногда мокро и жарко. Им казалось, что их посадили туда в наказание, но они не знали наверняка. На этот раз в комнате было холодно и сухо, но, как обычно, в воздухе шелестели голоса:

– Вы никто. Вы ничтожны. Любите Правителей и постарайтесь чего-то добиться в жизни. Почитайте Правителей. Угождайте Правителям.

И так продолжалось без конца. Никто из детей не слушал. Мордион, как обычно, старался, чтобы они не загрустили совсем: он сочинял для них песни и показывал разные фокусы. Как он сейчас понял, одна из причин, по которой он вошел в замок с таким шлейфом волшебства, была в том, что он попросту радовался возможности снова показывать фокусы.

Дети хохотали, когда Мордион создал потешную пародию на Правителя. Фигурка прыгала в воздухе, приговаривая: «Попались! Попались!» – а дети кричали: «Не поймал, не поймал!» Но тут распахнулась дверь, и один из роботов, присматривавших за ними, ворвался в комнату, размахивая ремнем.

– Вы крайне разочаровали Правителей! – нараспев произнес он и ринулся их пороть.

Дети закричали. В первое мгновение они не знали, что делать. Они привыкли, что роботы не обращают на них внимания или отдают им приказы, а тут робот впервые на них набросился. Когда Катион получил серьезную травму, Мордион собрался с силами и сумел оттащить робота в угол, где они с Кессальтой выдернули у него ноги. Однако робот все еще пытался встать и замахивался на них ремнем. Он оказался на редкость сильным. В конце концов Мордион проткнул противнику голову чем-то наподобие поспешно изобретенного волшебного болта, а потом выкорчевал кое-что из его механизмов, и только тогда робот затих.

Люди, присматривавшие за детьми, наказали Мордиона за поломку робота, но боль от наказания была далеко не такой сильной, как воспоминание о тех пяти пропавших детях, которых он защищал все свое детство.

– Почему ты их защищал? – поинтересовался Баннус.

– Кто-то должен был это делать, – ответил Мордион.

А сам подумал: причина, по которой он мог это делать, была не только в том, что он был выше и умнее – это в любом случае нечестно, – а в том, что у него в голове иногда разговаривали три голоса. Голоса объясняли ему: то, что происходит, – неправильно. А еще они рассказывали ему о более просторных и счастливых мирах, чем тот, в котором жили шестеро детей. Мордион сильно разволновался, узнав, что голоса эти принадлежали людям, находившимся во множестве световых лет отсюда и обращавшимся к нему из глубины веков. Он всегда жалел, что ни близнецы, ни Кессальта голосов не слышат. Обычно эти голоса разговаривали, когда Мордион прилежно изучал все то, что им полагалось изучать. Они проходили разные предметы и занимались физкультурой по восемь и более часов в день. Правители хотели, чтобы их Слуги были хорошо образованны, – так объяснили детям. Если кто-то из них проявлял упрямство, приходили роботы. Теперь, после того робота с ремнем, дети их боялись. И вечно звучал шепот, говоривший детям, что сами они ничто и должны любить Правителей. Голоса в голове Мордиона помогали ему все это выносить. Однако голоса начали постепенно стихать после того, как в обиход ввели Шлемы.