Макс Фрай - Дар Шаванахолы. История, рассказанная сэром Максом из Ехо

Я взял себя в руки и ответил:

— Ничего такого, чего не может пережить человек. Просто я, наверное, отчасти знаю, о чем говорил ваш друг. Несколько раз мне доводилось вставать на след мертвеца…

— Никогда прежде не слышал, чтобы Мастер Преследования шел по следу покойника, — удивился Магистр Шаванахола.

— Ну, их счастье, — вздохнул я. — Надеюсь, мне тоже больше не придется. Но если это хоть немного похоже на то, что открылось Магистру Чьйольве в Мирах Мертвого Морока… Тогда я понимаю, почему он поначалу сошел с ума. И почему, оклемавшись, сразу наложил Заклятие Тайного Запрета на занятия художественной литературой на все времена, тоже понимаю. Даже не стану больше удивляться, как он это сумел. В некоторых ситуациях делаешь невозможное просто потому, что не сделать — гораздо более невозможно. И почему он взялся за такое заведомо безнадежное дело, как уничтожение Миров Мертвого Морока, это я теперь тоже понимаю. Гораздо лучше, чем хотелось бы, честно говоря.

— Похоже на то, — согласился Шаванахола. Встал, подошел ко мне, положил руки на плечи. Такой простой дружеский жест — дескать, эй, выше нос, все хорошо, ты не один, мы живы, а за окном чудесный пасмурный вечер, чего еще желать.

Но, подозреваю, это было какое-то целительное колдовство. Потому что обычно мне требуется гораздо больше времени, чтобы вынырнуть из свинцово-серой бездны тягостных воспоминаний, похожих скорее на телесную муку, чем на тень былых впечатлений. А тут вдруг — раз, и отпустило. Не то чтобы память о следах мертвецов вовсе оставила меня, просто заняла положенное ей скромное место. По крайней мере, ни чувствовать себя живым, ни даже соображать она больше не мешала.

Магистр Шаванахола снова сел в кресло и приветливо улыбнулся.

— Слушайте, — сказал я, — а откуда вы все это знаете? Ну, слова вашего друга — понятно. Но все остальное? В записках Хебульриха Укумбийского вроде бы нет ни слова о том, что Миры Мертвого Морока — дело его рук. Правда, сам я их пока не читал, но мне подробно пересказали. Там написано, его знакомый нечаянно туда забрел, рассказал, и только тогда Хебульрих отправился взглянуть…

— Да знаю я, что там написано, — отмахнулся Магистр Шаванахола. — А кто бы на его месте сказал правду? Гораздо проще объявить, будто совершенно случайно обнаружил такую жуть, забить тревогу и честно сделать все, чтобы предотвратить умножение зла. А заодно покончить с ненавистными романами. Ну, если уж все равно так удачно сложилось.

— А все-таки, откуда взялась ваша версия? — настойчиво спросил я.

Вообще-то несколько лет, проведенных в Ехо, сделали меня легковерным до наивности. Приспособиться к жизни в другом Мире, даже если тебе там очень нравится, довольно непросто. Хотя бы потому, что полностью утрачиваешь привычный контекст. Ты больше ничего не знаешь и не понимаешь по умолчанию; элементарные законы природы — и те становятся для тебя полной загадкой. Даже собственное тело регулярно преподносит сюрпризы, потому что всякий с детства привычный жест может случайно оказаться магическим пассом; никогда заранее не угадаешь, к чему приведет попытка взъерошить волосы или приветливо помахать рукой приятелю, идущему по другой стороне улицы. В такой ситуации лучше научиться безоговорочно верить людям, которые оказались рядом. Раз и навсегда решить, что они просто в силу своего происхождения и опыта знают гораздо больше и вряд ли одержимы маниакальным желанием во что бы то ни стало тебя одурачить. Разве что иногда. Но это вполне можно пережить.

А уж когда неведомо откуда вдруг является живая легенда, Магистр древних времен, проживший на свете больше лет, чем я дней, самое время выключить жалкие остатки когда-то могучего критического аппарата и слушать, распахнув рот.

Но слишком близко к сердцу я принял его рассказ. И хотел разобраться до конца — насколько это вообще возможно.

— Хороший вопрос, — сказал Джоччи Шаванахола. — Поймали вы меня, сэр Макс.

И рассмеялся.

Вроде бы, ничего особенного. Ну, смеется человек, с кем не бывает. Однако больше никогда — ни прежде, ни после — мне не доводилось слышать смех, подобный свету, яркий, холодный и ясный, озаряющий все, что случайно оказалось рядом, но совсем не веселый. Впрочем, и не печальный. Скорее уж, самим своим звучанием отрицающий возможность обоих состояний. Смех ради смеха. Чистый. Никакой.

Слышать его было таким счастьем, что все вопросы вылетели у меня из головы. То есть, я не то чтобы забыл, о чем спрашивал, просто перестал ждать ответа. Какая теперь разница.

Но Веселый Магистр все-таки ответил.

— Когда-то я был Хебульрихом Укумбийским. А потом перестал им быть, чтобы ускользнуть от предназначенной Хебульриху смерти. А какое-то время спустя мне пришлось перестать быть человеком, сменившим Хебульриха, потому что и его поджидала смерть. И следующего тоже, поэтому я снова ускользнул, став кем-то другим. И проделывал это так часто, что постепенно забыл, кто я. С очень древними колдунами вроде меня подобные недоразумения то и дело случаются.

Такого признания я, конечно, не ожидал. И по идее должен был взорваться под напором противоречивых эмоций: восхищение, недоверие, зависть, досада, ликование и снова недоверие, и снова, и снова, и снова. Потому что поди поверь, когда тебе такое рассказывают.

Но я, наоборот, вдруг совершенно успокоился. Словно бы все встало на места, круг замкнулся, головоломка сложилась, а мы с Магистром Шаванахолой наконец перестали морочить друг другу голову и начали говорить начистоту.

Я только и спросил:

— Но вы вспомнили?

— Совершенно верно, — кивнул он. — Вспомнил, когда все-таки умер. С одной стороны, глупо я тогда попался, до сих пор досадно. А с другой, это явно пошло мне на пользу. Стоило так нелепо умереть, чтобы вспомнить, кем успел перебывать, а заодно узнать, что смерти, от которой я бегал чуть ли не со дня рождения этого Мира, нет вовсе. Что действительно есть, так это разные способы бытия. И переход от одного к другому почему-то традиционно считается концом всего — как же я смеялся, когда это понял. Как я смеялся, знали бы вы.

— Мне рассказывали, что вы даже воскресли от смеха.

— Так и было. Считается, что это из ряда вон выходящее событие; но лично я ничего удивительного в нем не нахожу. Люди часто просыпаются, рассмеявшись во сне. А смерть похожа на сон гораздо больше, чем принято думать.

Я слушал его, открыв рот. Все-таки информация, можно сказать, из первых рук. Все остальные рассуждающие о смерти, сколь бы знающими ни казались — просто теоретики. Даже призраки, для которых смерть стала чем-то вроде переодевания. Сменили мясное человеческое тело на бесплотное и живут себе дальше, не утратив даже ни единого воспоминания; о прочем уже не говорю.