Карина Демина - Внучка берендеева в чародейской академии

Страх какой… но сижу.

Слухаю.

Пряника грызу.

Еська же чаек прихлебывает и сказывает дальше:

— Тогда-то я смолчал… только и думал, хватит ли мне силенок в нору уползти. А она велела своим… при ней много народу было, всегда много, так уж положено… велела меня в возок отнесть. Представляешь?

Я только головою покачала, потому как представить диво этакое было неможно, чтобы сама царица… ладно, что пожалела она дитя, которое до смерти били, но чтоб в свой возок…

— И старику велела сесть… а тот старик… он царице и говорит, что, мол, совпадение просто. Она ему — что не бывает таких совпадений. Божинина то воля…

Еська вдруг смолк.

— Лечить меня велела, потом выспрашивала все про мамку мою… как ее звали, откудова она родом… а то я знаю, откудова… я только и думал, что оклемаюся маленько и сбегу… потом уж… тебе Кирей про старшого нашего сказывал… Егоза его звали… он за мною ходил, да все рассказывал… не про то, что свезло мне, как одному из тысячи везет, я и сам знал, только силком благодарным не будешь. Я и не хотел… злился на всех. И рука еще не слушалась, она и теперь-то грубая, не поработаешь, тогда и вовсе еле пальцами шевелил. А Егоза меня грамоте учить взялся.

Еська выловил пальцами размокшую пряничную крошку и в рот закинул.

— Сказал, что грамотному человеку живется легче. Писать, читать… приносил книги всякие, про магиков… и поначалу сам, вслух читал. А потом уже и я сподобился. Нестор, тот зол был… все выговаривал, что волчонок, сколько ни корми, цепным кобелем не станет. Только матушка, ежели чего решила, не свернет… Егоза меня и драться учил, не так, как на слободе, тут я сам его уже научить мог, но с мечом, как бояре. И сказал, что отныне я тоже боярином быть могу. Если, конечно, останусь. Знал, что я уже и сухарей собрал, и иного… я ж не верил им. Не бывает, чтобы доброта и задаром.

Пальцы Еська облизывал.

Вздыхал.

И вновь в чашку сунул. По этикету-то оно неверно, зато и глядеть на этакое вкусно было.

— Не сбег я. Думал-думал, а ничего не надумал… куда мне возвращаться? В слободу воровскую? Так, небось, никто меня там не ждет. И чем я промышлять буду, когда рука еще слабая? Для дел иных я маловат и слабосилен. Да и то, одно дело кошели тягать и другое — душегубствовать… может, ежели б край настал, то я и подушегубствовал бы вволю, так ведь не настал. Жил я в тепле и сытости. А и то сказать, что кормили нас ажно по четыре раза на дню! И мясом, и рыбой… я такого в жизни не едал… постеля своя, мягонькая с периною всамделишной. Одеяло пуховое. Одежа боярская… а что учеба, так мне даже интересно было. Я ж… Егоза говорил, что у меня ум жадный и быстрый. Бестолковый только. То там схвачу, то сям… по куску от всего, вот и давлюсь. Но ничего… главное, мне этакая жизнь по нраву была. Разве что скучно, а потом уж матушка объяснила, что да как… и я за то ей очень благодарный. И еще, что пожалела меня тогда… я ведь не особо и нужен был ей. Хватало… а тут такой позор…

Еська замолчал и пряника обскубанного подвинул к себе.

Позор?

Не ведаю. Бабка сказывала, что и лебедь курицею станет, коль в курятнике его растить. А Еська-то рос среди лихого люду… и конечно, натворил он немало, да только как судить?

Мне ли?

Встретится с Божиней на Калиновом мосту, тогда она и скажет, на который из берегов душеньке его идти суждено. Я же… я же промолчу.

— А потом… наши умирать стали… сначала Еленька… он тихим был, спокойным. Малевать любил — страсть. И наставники говорили, что талант в нем немалый. После Ефран… с ним мы не особо ладили, он из боярских детей, а потому на всех нас глядел этак сверху, навроде как мы ему не ровня… били его не раз и не два. И он, случалось… а потом взял и помер. Тогда-то и переехали… а не уберегли. Егоза… уж лучше бы я, чем он… нас мало осталось, Зослава. А теперь еще и я… подвел…

Он пряник несчастный в кулаке сдавил, только крошки и посыпалися наземь.

— Ничего. — Еська руку кое-как отер. — Мы еще посмотрим, кто кого… а за Кирея ты замуж все одно не иди… дурной он. Одно слово — азарин.

Наутре встала я спозаранку. Зимнею-то порой и солнышко не спешит из перин выбираться, людей радовать. Бывало, что и покажет свой сонный лик, плеснет жиденьким светом, да и внове в облаках скроется. Это уже после Перехлестья день прибавит, весну подгоняя. А ныне — самое оно сонное времечко. Такими днями не то что вставать, носу из-под одеяла казать неохота… да только подумалось мне, что ехать-то скоро, а ну как чего позабыла?

Нет, сумки-то свои я загодя собрала, те, которые с гостинцами, а все одно проверить надобно, хорошо ль лежит, ладно ли увязаны. А ну как попустит в дороге какой хитроватый узелок? Тогда и рассыплется все на смех людям…

Нетушки.

А еще в город я выглянуть хотела, на ель зимнюю, царевым повелением на лобном месте ставленную, полюбоваться, заодно уж прикупить всяких малостев. Орехов там медовых, пряников да сахарных петушков, детворе нашее на радость.

Потому некогда мне залеживаться.

Только-только умыться успела, волосы расчесала да косу наскоро заплела, как в дверь постучалися.

Арей?

От и славно. Его повидать я тоже хотела, пусть оно и не принято подарки дарить до Святочное ночи, да только в тую ночь меня туточки не будет. А подарок останется.

— Доброго утречка, — сказала я, гостя впуская.

Оный гость и званый, и желанный. Да только заходит ноне редко, небось, дядьки своего сторожится, аль еще какого глупства понадумал.

— И тебе, Зослава, доброго… рад, что застал тебя до отъезда.

Неужто думал, что уеду, с ним не попрощавшися.

— И я рада.

— Вот. — Он протянул шкатулочку махонькую да предивную. Никогда таких не видала. Сама-то, будто раковина речная, округла и вытянута. Крышечка расписана то ли белым по синему, то ли синим по белому. Главное, что роспись тонюсенькая, тут тебе и незабудки крохотные, с зерно маковое, веночками свиваются, и пташки с крылами дивными на ветках сидят…

Чудо.

А внутрях и того чудней, блестит она, будто жемчугами выстлана, только не жемчуга в ней — иголки, да такие, каковых у меня никогда не было. Тонюсенькие, с волос, но видно, что крепкие. Тут и на бисер отыщутся, и на шелк, и на гобеленовую плотную ткань.

Вот уж дар…

— Я слышал, что по вашему обычаю дарить иглы — дурная примета, но…

— В дурные приметы я не верю.

Шкатулочку я закрыла.

— Так угодил ли? — И глядит этак с хитрецою.

— Угодил, — отвечаю. — И никогда-то я такой красоты прежде не видывала… где ты…

И не спросила, потому как негоже это, про дар выспрашивать. Только Арей шире улыбнулся.

— Сделал я…

— Сам?!

Вот уж и вправду дорогой дар.