Вероника Мелан - Ассасин

Я подала тарелку, и в нее с противным хлюпаньем упала непонятная масса серовато-бурого цвета. Запах исходил соответствующий. То был привычный ужин, который не менялся на протяжении всех шести дней моего пребывания в Корпусе.

Я села на свободное место в углу, подальше от цепких глаз охранников и стала медленно ковырять не то кашу, не то штукатурку, наваленную в мою тарелку. Непривычно ясная голова принялась думать, анализировать, вычислять.

Я в тюрьме.

Но обычной тюрьмой это не называется. Скорее помесь с психологической лечебницей, направленной на избавление людей от любых проявлений эмоциональности, а также на искоренение индивидуальных черт. На каждом сантиметре площади Корпуса действовали специальные правила, установленные начальством с целью превращения людей в тупоголовое бездумное стадо, четко выполняющее каждое слово и предписание. Возможность переносить такой режим была бы гораздо легче, если бы эти правила не изменяли тогда, когда большинство успевало к ним привыкнуть. Вот тогда-то охранники с новой силой обрушивали жестокие удары на головы тех, кто по неосторожности оступался. Сделано это было с очевидной, но оттого не менее жестокой целью зарубить на корню любое проявление свободомыслия и умертвить волю к принятию самостоятельных решений. Любой — будь то сильный или слабый человек — медленно, но верно перемалывался жерновами этой адской машины.

Для меня это означало только одно — бежать. И как можно скорее.

Но наблюдение за окружающей обстановкой не спешило приносить утешительных результатов. Охранников было множество, тотальный контроль велся повсюду, даже в туалетах, где за дверью кабинки обязательно стоял человек в голубой униформе.

Но я не теряла надежды. В любой, даже идеально отлаженной системе должна быть дыра. Лазейка, через которую при должном подходе и умении всегда можно ускользнуть. В поисках ее я и озиралась по сторонам.

— Эй, ты! Жри и не оглядывайся! — Кто-то больно толкнул меня в спину. От неожиданности я едва не воткнулась носом в противную серую кашу. — Еще один поворот головы, и я врежу тебе по шее так, чтобы она больше не крутилась.

Я медленно взяла ложку и, не оборачиваясь, принялась снова ковыряться в тарелке. Люди вокруг меня старательно пережевывали пищу, их лица стали совсем отрешенными.

«Уроды, — мрачно думала я, скользя по соседям одними глазами, — зачем вы позволили сделать себя таковыми?» В груди клокотало возмущение. Я чувствовала, что еще немного, и я начну люто ненавидеть их за безволие и слабость.

«Неужели мне самой грозит превратиться во что-то подобное? Сколько им понадобится времени, чтобы сделать из меня примитивное бездумное существо с полоской слюны у рта? Неделя? Месяц? Может, два?»

Я опустила руки под стол и сжала кулаки.

«Не выйдет. Я найду способ бежать отсюда».

Мысль о том, чтобы пробыть здесь двенадцать месяцев, вызывала у меня приступ неконтролируемого отвращения и ярости. Я поняла, что пойду даже на смерть, лишь бы не стать такой, как они, — безмозглой, апатичной, неспособной ни на что куклой.

Возвращаясь из столовой, я украдкой следила за лицами проходящих мимо меня людей и тайком заглядывала в соседние спальни. По моим предварительным подсчетам, заключенных в Корпусе содержалось около пятидесяти. По крайней мере, на этом этаже. Что находилось на верхних двух, мне было невдомек.

То, что меня поместили на первый этаж, я считала в некотором роде удачей. Проскользнуть мимо десяти-двенадцати охранников представлялось мне куда более легкой задачей, чем миновать множество постов, спускаясь со второго или третьего этажа. А в том, что такие посты существовали, я не сомневалась ни на минуту.

Моя спальня находилась по левую сторону коридора. Отсчитав четвертую дверь, я мельком взглянула на табличку, убеждаясь, что не ошиблась, и проскользнула в комнату.

Сидя на кровати, я делала вид, что готовлюсь ко сну, но на самом деле внимательно оглядывала соседей. На кровати слева от меня лежал бледный мужчина, лицо его напоминало восковую маску, руки нервно поглаживали грудную клетку, глаза слезились. На жилистой шее я заметила множество синяков, как будто его пытались задушить, и на мгновение у меня возникло желание расспросить о том, что произошло, но, поразмыслив, я сочла это неудачной идеей. Никаких гарантий, что после этих вопросов я сама не окажусь в том же или даже худшем положении.

Я повернулась, чтобы якобы взбить плоскую подушку, и посмотрела вправо.

На смятой постели, закрыв лицо руками и покачиваясь из стороны в сторону, сидела женщина. Ее густые черные волосы спутались, белый некогда халат сверху донизу покрылся бурыми засохшими пятнами.

Стараясь не смотреть долго в одну сторону, я повернулась и мельком оглядела остальные кровати. Большинство из них были заняты людьми, которые лежали без движения.

«Морг какой-то. Что здесь с ними делают? Кормят наркотой, постоянно бьют, накачивают транквилизаторами? Почему они все напоминают живых мертвецов?»

Не успела я закончить с подушкой, как яркие лампы под потолком погасли. Одновременно перестали гореть и лампы в коридоре. Сквозь стеклянную дверь было видно, как начинают свой обход охранники. Лучи от их фонарей резко прыгали и перемещались в темноте желтыми пятнами.

Я постаралась как можно скорее лечь на кровать и накрыться одеялом. Через секунду входная дверь скрипнула и кто-то заглянул внутрь — луч фонаря заскользил по кроватям. На некоторое время он задержался на моем лице, затем ушел в сторону. Я облегченно выдохнула. Когда дверь закрылась, я позволила себе расслабить напряженные мышцы.

«Итак, что мы имеем? Обход совершается ровно в десять часов, охранников на посту всегда по двое, при них фонари и дубинки. Видеонаблюдение за спальней не ведется, а если и ведется, то камеры скрыты».

Разглядеть их мне так и не удалось, хотя я внимательно оглядывала каждую стену не менее часа. Получается, что люди на посту либо следили за палатами неведомым мне методом, либо, не опасаясь побега, не следили вовсе.

Второе казалось мне менее вероятным.

Еще некоторое время я продолжала размышлять и анализировать, пытаясь придумать хоть что-то, но вскоре усталость взяла свое и я провалилась в беспокойный сон.

Проснулась я от громких криков, просачивающихся сквозь закрытую дверь. Поначалу из-за рыка и хрипа я не сразу смогла разобрать, кому принадлежал голос — мужчине или женщине. Смешавшиеся в нем боль и отчаяние заставили меня непроизвольно зажмурить глаза. Через несколько секунд стало ясно, что кричал мужчина. Его голос то захлебывался в невероятной муке, то срывался и начинал жалобно всхлипывать, произнося неразборчивые слова, переходящие в бормотание, а через секунду снова срывался на визг.