Стивен Эриксон - Сады Луны

В одиночестве Паран остался ждать ответа посреди переулка.

С другой стороны звякнул засов, кто-то выругался, и дверь распахнулась на громко протестующих петлях.

Паран уставился на незнакомое лицо. Мужчина был стар, покрыт шрамами и носил многократно залатанную кольчугу, которая неровным краем обрывалась у колен. Его потхельм [2] Потхельм — горшковидный шлем, одна из ранних, более примитивных разновидностей средневекового шлема. бугрился от выправленных вмятин, но был ярко начищен.

Стражник осмотрел Парана с ног до головы серыми слезящимися глазами и проворчал:

— Гобелен-то ожил.

— Простите?

Стражник пошире раскрыл дверь.

— Постарше стал, конечно, но черты те же. Хороший художник, поймал и позу, и выражение, всё разом. Добро пожаловать домой, Ганос.

Паран провёл лошадь через узкий проём. Дорожка шла между двумя хозяйственными постройками поместья, над головой виднелся клочок неба.

— Я тебя не знаю, солдат, — сказал Паран. — Но, судя по всему, мой портрет стражникам дали хорошо рассмотреть. Он теперь у вас в казарме вместо половой тряпки?

— Что-то вроде того.

— Как тебя зовут?

— Гамет, — ответил стражник, топая вслед за лошадью, после того как закрыл и запер калитку. — Служу вашему отцу вот уж три года.

— А до того, Гамет?

— Таких вопросов не задают.

Они вышли на двор. Паран задержался, чтобы рассмотреть стражника.

— Мой отец обычно тщательно изучает прошлое людей, которых собирается взять на службу.

Гамет ухмыльнулся, продемонстрировав полный набор белых зубов.

— Он так и сделал. И вот — я тут. Думаю, особого бесчестья не нашлось.

— Ты ветеран.

— Давайте, сударь, я вашу лошадь уведу.

Паран передал поводья Гамету, затем обернулся и оглядел двор. Тот показался ему меньшим, чем в воспоминаниях. Старый колодец, вырытый безымянным народом, который жил тут ещё прежде канцев, уже почти обратился в гору пыли. Ни один ремесленник не возьмётся за то, чтобы вернуть на место эти древние камни с затейливой резьбой — просто из страха, что тем самым разбудит призраков. Под самой усадьбой было много таких же камней, выложенных без раствора, в глубоких подвалах, только многие комнаты и коридоры уже настолько просели, что ими невозможно стало пользоваться.

Слуги и садовники сновали туда-сюда по двору. Никто ещё не заметил прибытия Парана.

Гамет откашлялся.

— Ваши мать и отец не здесь.

Юноша кивнул. Сейчас в загородном поместье — Эмалау, должно быть, полно жеребят, о которых нужно позаботиться.

— Но ваши сестры дома, — продолжил Гамет. — Я прикажу слугам освежить вашу комнату.

— Её, значит, не трогали?

Гамет снова ухмыльнулся.

— Ну, скажем, вынести лишнюю мебель и сундуки. Места под склады нынче совсем не хватает…

— Как всегда, — Паран вздохнул и, не сказав больше ни слова, вошёл в дом.

Сапоги Парана вызвали под сводами пиршественного зала гулкое эхо, когда он подошёл к длинному столу. Кошки молниями разлетелись в стороны. Юноша расстегнул заколку дорожного плаща, бросил его на спинку одного из стульев, а потом, усевшись на длинную скамью, прислонился к укрытой деревянными панелями стене. И закрыл глаза.

Прошло несколько минут, а затем прозвучал женский голос:

— Я думала, ты в Итко-Кане.

Он открыл глаза. Тавор, сестра на год младше его, стояла у торца стола, положив руку на отцовское кресло. Она была, как и прежде, невзрачна: тонкие, бескровные черты лица, рыжеватые волосы острижены короче, чем требовала мода. Тавор выросла с тех пор, как они расстались, перестала быть неуклюжим подростком. Сестра смотрела сейчас на него с непроницаемым выражением.

— Новое назначение, — сказал Паран.

— Сюда? Мы бы знали.

«Ах да, конечно, знали бы, не так ли? Нужные люди нашептали бы».

— Незапланированное, — уступил он, — но всё равно решённое. Однако не в Унте. Я здесь всего на несколько дней.

— Тебя повысили?

Он улыбнулся.

— Окупится ли вложение? Пусть и поневоле, но нужно размышлять с точки зрения потенциального влияния, не так ли?

— Следить за положением семьи — больше не твоя забота, брат.

— Ах, так теперь это твоя забота? Отец отошёл от повседневных дел?

— Отходит. Здоровье подводит его. Если бы ты спросил, даже в Итко-Кане…

Он вздохнул.

— Всё пытаешься меня заменить, Тавор? Принимаешь на себя бремя моих недостатков? Я отсюда тоже не по ковру из лепестков ушёл, если помнишь. Ну, всё равно я не сомневался, что домашние дела попадут в умелые руки…

Её бесцветные глаза сузились, но гордость не позволила задать очевидный вопрос.

Он спросил:

— А как Фелисин?

— Занимается. Она ещё не слышала о твоём возвращении. Будет в восторге, а потом — просто раздавлена, когда узнает, что ты приехал так ненадолго.

— Теперь она — твой соперник, Тавор?

Сестра фыркнула и отвернулась.

— Фелисин? Она слишком мягкая для этого мира, брат. Я бы даже сказала: для любого мира. Она не изменилась. Будет счастлива тебя видеть.

Он смотрел, как Тавор с подчёркнуто прямой спиной вышла из зала.

От него пахло потом — его собственным и конским, долгой дорогой и пеплом, и ещё чем-то… «Старой кровью и старым страхом. — Паран огляделся. — Намного меньше, чем я помню».

Два года спустя

1163-й год Сна Огни

105-й год Малазанской империи

9-й год правления императрицы Ласиин

Бледную завесу дыма рассекали вороны. Их пронзительные крики заглушали стоны раненых и умирающих солдат. Запах горелого мяса тяжело висел в неподвижной дымке.

На третьем холме у стен павшего города Крепь в одиночестве стояла Рваная Снасть. Вокруг чародейки лежали груды искорёженных обломков оружия и доспехов — поножей, нагрудников, шлемов и клинков. Ещё час назад их носили мужчины и женщины, а теперь от всех этих людей не осталось и следа. Тишина внутри пустых металлических раковин отдавалась в голове чародейки погребальной песней.

Она обхватила себя руками. Бордовый плащ с серебряным значком, который она носила как командир кадровых магов Второй армии, теперь висел на её покатых плечах запятнанный и обожжённый. Округлое полное лицо Рваной Снасти, обычно озарённое беззаботной детской улыбкой, прорезали глубокие морщины, щёки обвисли и побледнели.