Когда смерть разлучит нас… (СИ)

И не имеет значения, перед каким условием он будет поставлен уже буквально через минуту. Нет никакой разницы, что потребует у него этот человек взамен на свою свободу. Просто еще один раз ощутить ветер в волосах, вдохнуть обжигающий воздух, почувствовать, как собственная сила разливается в скованном тоской теле…

Глупцы-смертные сами не знали, что взывая к нему, они тем самым дают ему безграничную власть. Их коленопреклоненные молитвы делали его буквально всемогущим. Разве это не забавно?! Он никогда и не был всесильным, но именно их вера в то, что он всесилен, делала его таковым!

Люди говорили: ты — бог, ты могуществен, ты нам поможешь, а его суть просто с этим соглашалась. Он говорил: ну, если вы настаиваете, пусть будет так.

И вот он — всесильный и гордый — отходит от стола, оставляя трапезу и недоуменного Энки за своей спиной, чтобы снизойти до них, своих глупых, смертных богов.

— Ты… что, уходишь?

— Да.

Сейчас Брес не умел да и не хотел рассказывать брату/другу/ученику о собственных душевных волнениях. В этом тихом «да» заключалось на деле громкое «свободен!». Вот оно, люди отреклись от свободы в их пользу. И, наконец-то, ему тоже перепал кусок этого пирога.

— А если… к тебе придут? Инанна?

— В таком случае, оставайся здесь и передай ей… — Брес помедлил на пороге, обернувшись к Энки. — Я занят.

Парень сглотнул, но, вопреки страху и несогласию играть роль гонца с плохими вестями, молча покивал.

Несколько часов ранее.

Круг обязанностей Айрис был необычайно широк. От няньки до заклинателя змей, и между этими полюсами можно было поместить еще с десяток разнородных мелких ролей, которые ей приходилось играть в жизни Морты — своей наставницы/матери/кормилицы.

К примеру, перед рассветом она была писцом, и вот, не успела она спустить рукава и оттереть пальцы от чернил, как пришло время готовить завтрак. Из повара Айрис перевоплощалась в прислужницу, поднимаясь наверх шаткого жилища, в гинекей, с каким-нибудь немудреным блюдом. Но благо, Морта была непривередлива. Ее мудрость, помимо познания темнейших тайн бытия, заключалась еще и в простом отношении к потребностям своего тела.

Люди — тщеславны, но не голод, говорила она. Голод просто требует утоления, а чем — ему нет дела. Потребность же урвать кусок послаще и побольше — муки жажды роскоши.

Слепая старуха, чьи ранее искрящиеся, черные, как горящие угли, глаза ныне заволакивали два мутных бельма, ела неторопливо, царственно. И обязательно в молчании, давая своей подопечной усердно и сосредоточенно сшить листы пергамента, написанные за эту ночь.

Странная прихоть, называемая Мортой правилом, гласила, что писать собственные «веды» она будет исключительно ночью. Ведь, известно, что тайны, как и нечистая совесть, боятся солнечного света. И, казалось, старуха за свою долгую жизнь накопила предостаточно и первого и второго.

Сколько ей лет никто не знал, даже Айрис. Ведь когда ее, еще совсем девочку, старуха заметила на невольничьем рынке, выглядела Морта точно так же как и сейчас. Разве что еще полностью не ослепла. Но вот прошло десять лет, а внешность вещуньи сохраняла в неизменности те дряблые, ужасающие, отталкивающие черты, с которыми Айрис познакомилась в судьбоносный для нее день.

Да, выглядела Морта ужасно, как и подобает людям, стоящим одной ногой в могиле, а другой на земле и то лишь с той целью, чтобы служить соседям живым напоминанием о приближающемся конце и тщете всего земного. Кажется, любой атеист, посмотрев на нее единожды, мог без лишних доказательств уверовать во всех богов разом и побежать в ближайшую кумирню.

К слову сказать, сама Морта в богов не верила, она их знала. По именам и, может быть, даже лично, а то как еще объяснить ту страсть и убежденность, с которыми она рассказывала о небожителях. И неважно принадлежали те к греческому пантеону или римскому: боги существуют до тех пор, пока в них верит хотя бы один человек, и это аксиома.

Итак, Морта была стара, страшна, как троянская война, и слыла ясновидящей — этот набор не самых лучших качеств обеспечивал ей почтительный страх и уважение всех жителей полиса до гроба. И Морта этим умело пользовалась, потому в ее уже весьма ветхом жилище всегда водились овощи, вино, масло, ткани. Приходившие к ней за советом кумушки расплачивались не простым «спасибо». Однако дань эта не хранилась долго, утекая в руки нищим попрошайкам или жрецам, которые тоже были частыми гостями в их доме.

Да, дом их никогда не пустовал. Не исключением стал и этот день, у которого Айрис мечтала урвать хотя бы пару часов сна. После бессонной ночи ее глаза болели и слипались, тело было одеревенелым, все движения — неторопливыми. И вот теперь, выведя старуху в сад под раскидистый платан и опустившись рядом с ней на покрывало, Айрис задремала. Очнуться ее заставили настойчивые прикосновения костлявой руки к плечу, что означало — пришло время взять на себя роль сторожевого пса.

И действительно, во двор неуверенно, словно спрашивая разрешения, шагнула женская фигура, удерживая перед собой корзину с «данью». Поспешно поднявшись и поправив одежду, Айрис направилась к ней на встречу, стараясь при этом выглядеть дружелюбно, что было практически невозможно. И нет, конечно, дело не в том, что женщина нарушила ее сон или что отсутствие этого самого сна поместило на и без того нелогично бледное (при таком-то климате) лицо болезненные тени. Айрис не могла выглядеть для своих суеверных соседей дружелюбно по определению.

Так и теперь, прежде чем произнести приветствие, женщина метнула едва уловимый взгляд на лицо и волосы девушки. Отметка злых богов — песь- коснулась ресниц и брови с левой стороны лица Айрис, а над ухом на фоне темных волос седела тонкая прядь.

— Она ждет вас. — Услужливо проговорила Айрис, тем самым создавая нужную атмосферу: наставница знает все обо всем, а уж о приходе какой-то Агаты, она знала еще до того, как та сама решилась к ней зайти.

— Пусть примет в дар оливковое масло и хлеб. — Почтительно ответила Агата, после чего вручила Айрис корзинку, а сама неторопливо, словно приближаясь к алтарю самой Геры, прошла к покрывалу, на котором сидела маленькая, костлявая старуха.

Спускаясь в кладовую, Айрис смотрела себе под ноги, но не видела ступенек. Перед глазами стояло знакомое лицо женщины, приходившейся матерью той, которую Айрис некогда называла своей подругой. Но то было давно, четыре года назад. И как бы небрежно Айрис не относилась к времени, тот год, день и час она запомнила с ненавистной теперь отчетливостью. И этот визит Агаты к наставнице… хотела бы она не знать, что именно означало появление матери Таи сегодня. Но ведь весь полис только об этом и говорил последние несколько дней.