Терентий Гравин - Игрок поневоле

— Боремся! И не только с умертвиями! Но и порождениями дьявола, вселившихся в тела человеческие! И это — самое важное наше предназначение. Потому мы и здесь!

— Так что вам надо? Можем чем-то помочь?

— Конечно! Отдайте нам сияду, урождённую баронету Дарзлей, и мы немедленно покинем эту местность!

— Вы-то уйдёте, а мы как выберемся из этого места, кишащего жуткими монстрами? — звонким голосом вопрошал малой после моих подсказок. — Вот если вы всех тех тварей порешите, мы вам всё, что угодно, отдадим!

Естественно, что от нашей единственной дамы я удостоился обжигающего взгляда, полного подозрения и чуть ли не ненависти. Хотя вряд ли она верила в то, что я просто так возьму и столкну её вниз, даже после расчищенного для нас пути. Скорей всего, она посчитала неприемлемым даже думать о таком, а не то чтобы вслух заявлять! Пусть даже и с целью ввести противника в обман.

Представитель наёмников после нашего последнего требования вообще больше не стал продолжать переговоры. Понял, что его пытаются поиметь, словно лоха, и стал пятиться назад, крикнув нам со злобой:

— Ничего! Скоро вы ещё пожалеете о своей глупости, когда станете корчиться на кольях! А ту подлую, мерзкую богоотступницу мы всё равно вытащим за волосы из вашего гнезда разврата и доставим нашему правителю!

Я хмыкнул и поспешил на центральную линию обороны, где сосредоточилось воинство Ихреза. Кстати, только в этот момент я вспомнил с некоторым опозданием, что крабы могут превосходно лазить по отвесным крепостным стенам, следовательно, и по крутейшему склону взберутся без особого труда. Пока я бегал и подсказывал, нас жандармы, числом в две особи, уже могли накрыть! Или они пока в растерянности от наличия соседних армий? Или, может, мой удар по его жвалам жандарм сектора оценил как слишком опасный, чтобы под него подставляться?

Не исключено, что старший жандарм тоже желает, чтобы с ним провели переговоры. А почему бы и нет? Вот сейчас и проверим.

— Эй, внизу! — крикнул я, заодно оценивая крутизну склона и прикидывая, как долго будут ко мне добираться проворные и цепкие крабы. — Рад приветствовать доблестных стражей Ихреза! Надеюсь, вы прибыли оказать помощь нашему каравану, законно зарегистрированному у вас в канцелярии? Иначе нам будет сложно выбраться из этого окружения разбойников и посягателей на законность. Ждём вашей помощи!

Отвечать мне стал тот самый краб, который, по словам некроманта, возлежал на той самой, упомянутой мною, канцелярии:

— Чужестранец! Ты имеешь нашу отличительную полоску стража, но всё равно ты не являешься равным нам по статусу жителем Айфуга. Мало того, ты нарушил множество законов нашего города, среди которых введение в обман правоохранительных органов — лишь самый небольшой. Но мы готовы тебе простить все твои прегрешения за небольшую, чисто символическую виру, выплаченную в казну города. А вот…

— Отлично! — заорал я, перебивая краба. — Сколько с меня причитается?

Но тот продолжил после чисто демонстративной паузы:

— …А вот самое главное обвинение будет снято с тебя и с твоих товарищей после того, как вы нам сбросите тело беглого преступника, барона Эванджелина Брока в любом его состоянии — хоть живым, хоть мёртвым, хоть по кускам. Ну и, естественно, отпустите к нам из своего плена легендарного коня Ажара. Тотем нашего города жаждет жить только в нём.

Естественно, что условия каждой из сторон, а тем более в сумме являлись для нас неприемлемыми. Не знаю почему, но мне захотелось поторговаться. Или, иначе говоря, потянуть время. А зачем нам спешить со сражением? Обе армии на флангах проделали дальний путь и теперь просто жаждут отдохнуть перед штурмом. А вот городских умертвий желательно отвлечь от действий разговором и рутиной согласования всех условий.

Вот я и начал:

— Боюсь ваш город обидеть или чем-то оскорбить, но тотем не желает в нём жить. Он вполне добровольно, по собственной воле решил отправиться именно с нами в дальнее путешествие. Чтобы вдали, в иных мирах прославлять и возвышать великую славу вашего родного города, имя которому Ихрез!

Ожидаемо — краб не поверил. После чего всё слышавший из наших обменов любезностями Брок бросился к Ажару и что-то над ним побормотал. А может, просто по-дружески пообщался, пообещав богомолу много карамелек или кучу вкусных лягушек. А тому за пол с лишним года надоело питаться трупами павших на рынке горожан, и он радостно поддался на уговоры своего нового друга. Затем последовало целое представление. Легендарный конь показался рядом со мной и на все вопросы снизу, касающиеся возвращения в город, крутил отрицательно головой. Если его спрашивали о добровольности выбора — кивал положительно.

В итоге — глубокая задумчивость главного жандарма, который попытался отыскать в истории прецедент и сделать соответствующий вывод. Так как аналогий подобных не было, то вывод напрашивался только один: легендарное животное проявило собственную волю, против которой никто идти не имеет права. А значит, и нам неуместные требования по поводу освобождения тотема выдвинуть не могли.

Зато оставался ещё один вопрос — беглый преступник. Тут я тоже постарался наехать с чисто правовой точки зрения, выдвигая тезис о полной законности вывоза Эвана Брока из города. Дескать, документы, нам разрешающие вынос, дали? Дали. Мы его вынесли? Конечно. Оно было мёртвое? Стражи подтвердят, что мертвее не бывает. И в чём тогда нарушение?

На что представитель правопорядка выдвинул главное обвинение: имеются свидетели, что Эванджелин Брок жив.

— А к нам какие претензии?! — возопил я, словно вошедший в роль защитник перед лавкой с присяжными заседателями. — Преступник наказан! Наказание совершено! Нам выдают его тело для опытов, и мы делаем из него ходящее и говорящее умертвие. Где нарушение закона? Вот если бы нам запретили использовать тело в иных целях, кроме удобрения им полей, тогда другое дело.

— Но в приговоре сказано, что преступник должен мучиться и после своего умерщвления… — решил напомнить представитель городской прокуратуры.

— Так ведь он и продолжает мучиться! — Жаль, что мою зажигательную речь не снимали на видеокамеры: — Потому что нет ничего хуже, чем попасть в полное рабство к нам, к людям! Разве что ещё худшее — это попасть в рабство к людям-чужестранцам, а потом долгие столетия скитаться с ними по чужбине, горько сожалея о том, что никогда даже твой прах не ляжет в родную землю. Горе! Горе и вселенская печаль станут терзать и глодать преступника все его последние, тянущиеся вечно проблески сознания. И он уже проклял тот час и минуту, когда осмелился противостоять мудрой и правильной правовой системе своего родного Ихреза.