Кирилл Берендеев - Осада (СИ)

Вечер наступил, но вызова от президента так и не последовало. Я вернулся домой, позвонил маме, узнать, что и как, ничего нового, вот только обитатели Барвихи постепенно упаковываются и переезжают в забитую донельзя Москву, в Серебряный бор. Мы поговорили об этом переезде, однако, мама пожелала остаться в Барвихе до ноября хотя бы, апеллируя к частям ФСО и ФСБ, размещенным по периметру коттеджей высших должностных лиц. Я не стал спорить, пожелал спокойной ночи и улегся сам. Снова снилась Милена, как и почти каждую ночь после того дня, в этот раз встал с разбитой головой: снова обнимал и целовал ее худенькое, хрупкое тело, во сне казавшееся совершенно фарфоровым.

А наутро снова был в Кремле. Денис Андреевич не приезжал, оставшись сегодня в Горках-9, не то разнос премьера последовавший за заседанием Совбеза, не то накопившаяся после неудачной поездки усталость, а может, все вместе дали о себе знать. День прошел пусто и неприметно, я съездил в министерство информации: вчера накрылся последний спутник, и вещание оказалось под угрозой срыва. Вещало только Останкино, и только на столицу и окрестности. Вот тут мне и стало отчетливо понятно, что Россия действительно кончилась. Хотя жизнь теплилась еще в Калининграде, в Тюмени, в Пскове, Новгороде, Архангельске и Астрахани, да во многих областных и республиканских центрах, еще контролируемых федеральными войсками, но теперь глас свыше до них уже не доходил – не мог дойти. Уходя, я просто махнул рукой, так и не найдя слов.

И снова в кабинет. И домой, в сон, к Милене. И обратно. События проходили мимо меня, не цепляя. В пятницу Денис Андреевич окончательно перебрался в Кремль – один. Супруга так и осталась в Ново-Огареве. Снова нестыковки в личной жизни, по слухам к ней ездил уговаривать вернуться Нефедов. Бесполезно, она не приехала. Оставшись в надежно охраняемом замке совершенно одна, Пашков и супруга, по отдельности перебрались в Москву; исполняя еще и обязанности градоначальника, Виктор Васильевич дневал и ночевал в Белом доме или соседней с ним мэрии, бывшем здании-книжке СЭВ. Старый дом на Тверской, тринадцать, отдали беженцам из правительственных поселков, многие офисные строения в центре Москвы теперь стали убежищем высокопоставленных особ. Да и в нашем доме стало тесновато.

В самом Подмосковье дела обстояли из рук вон. Как только до армии дошло известие о смене руководства, фактически, она перестала существовать. Илларионов никогда не блистал авторитетом, сейчас же возникшая пауза, да еще и странность указа президента, делавшая бывшего начальника Генштаба всего лишь исполняющим обязанности, окончательно подкосила боевой дух, вернее, желание оставаться в давно разложившейся военной массе. Дезертировали батальонами. Мгновенно оказались сданы сразу с десяток городов Подмосковья. В субботу синхронно пали Иркутск, Тобольск и Тюмень, что автоматически означало уменьшение вдвое нефтяного потока в первопрестольную. Вечером того же дня собранный было Совбез так и не проводили: президент по-прежнему пребывал в Кремле, но так ни разу и не посетил рабочий кабинет, он даже не сделал заявления по поводу своей поездки во Владивосток, вместо него выступил руководитель Администрации. Чем только подогрел слухи о скорой смене Маркова Пашковым. Денис Андреевич ни на что не реагировал, запершись в личных покоях. Пару раз к нему пыталась пробиться депутация, сперва от Сената, потом от самой Администрации, чьего главу он так подставил, но все тщетно. Все это сильно напоминало последний год правления Ельцина, когда тот тоже пропадал неделями, не то больной, не то пьяный, а его так же точно пытался выгородить Волошин.

К вечеру того же дня вести стали поступать куда тревожнее. Во-первых, участились случаи прорыва границ «пятого кольца», беженцы из соседних областей шли десятками тысяч и остановить их не было возможности, а ведь следом двигались зомби, нагоняя и сливаясь с потоком. Авиация последние дни работала круглосуточно, но действия летчиков оставляли желать лучшего, сказывалось и нервное напряжение и усталость, только за последнюю неделю в небе над Москвой разбилась дюжина самолетов и десяток вертолетов. А вот после того, как вечером пятницы последние части дезертировали из Люберец и Щербинки, летать стало практически некому да и неоткуда. В самой Москве давно уже застроили все свободные пространства, разве что часть бывшего тушинского аэродрома да Девичье поле, еще оставались пригодными для базирования вертолетов. Всего их на вооружении у Москвы осталось на воскресенье, восемнадцатое, сто семь единиц. Плюс еще три десятка штурмовиков, взлетавших и садившихся на свой страх и риск едва не на головы беглецов на то или иное в ту минуту свободное шоссе и гробившиеся ежедневно. Впрочем, когда к Москве, окружая со всех сторон подошли толпы беженцев, за коими следовали орды мертвых, продолжавших свое бегство из ниоткуда в никуда, ни один самолет взлететь уже не смог.

Это началось в ночь на понедельник. Вертолетная разведка доложила о приближении большой массы людей с разных направлений, этого ждали, этого боялись, но поделать ничего не могли; впрочем, что можно поделать в такой ситуации? С воздуха не было понятно, живы они или уже нет, сперва посчитали живыми всех, потому бомбежек не проводилось, но когда толпы начали разделяться, обходя Москву, запирая в кольцо, стало очевидным, что происходит. Доложили президенту, снова никакой реакции, Денис Андреевич, не хотел, не мог или боялся принимать, сигнал был послан Пашкову. Тем временем, тот собирался лететь в Уренгой, на вертолете, куда двумя днями ранее отправился председатель правления «Газпрома» Миллер, премьер-министра еле уговорили отложить опасный полет. Причина беспокойства более чем серьезна: в субботу днем из Уренгоя пришли новости, шокирующие любого – Ямало-Ненецкий округ вдруг объявил себя государством-корпорацией Газпром. С Миллером договориться не удалось, в целях экономии запасов самостийное государство перестало наполнять газопроводы. Москва ныне не могла повлиять на решение новой структуры, и прежде весьма самостоятельной, а ныне решившей эту самостоятельность продемонстрировать официально и закрепить территориально. Наверное, государство Газпром оказалось последним в длинном списке стран, решивших создать собственную структуру власти. Впрочем, до нас известия из-за рубежа доходили с трудом, а то, что там творилось, мало чем отличалось от происходившего в России. Точнее, в том, что можно было так называть, в Московской Руси, так будет правильнее. Ведь недаром, слово «Россия» исчезло из лексикона ведущих новостных выпусков сразу по возвращении Маркова домой. «Официальная Москва», «Кремль», «президент и правительство»: синонимов оказалось очень много. Эвфемизмов, означающих только одно – крах.