Кирилл Берендеев - Осада (СИ)

Отец Дмитрий пришел домой поздним утром. Постучался в дверь, матушка, до сего времени дежурившая в коридоре, немедленно открыла. Однако он остановился на пороге и, вместо того, чтобы зайти, медленно отступил. Посмотрел на свои ноги, супруга автоматически сделала то же самое – тапочки он потерял, оставшись в одних изодранных носках.

– Ну что же ты, заходи. Гостем будешь, – она попыталась улыбнуться.

– Прости, Глаша, не могу. Не проси, не заставляй, не могу.

Она вышла на крыльцо, попыталась его обнять, он отстранился.

– Нет, не уговаривай. Я в самом деле… со мной такое приключилось, что лучше порог дома не переступать, – помолчав, он добавил, – Понимаешь, милая, я пал. Хотя сам себе говорю, что возвысился. Словом, я стал совсем другим за этот день… – отец Дмитрий запутался и замолчал. Матушка смотрела на него во все глаза, не понимая. Встретившись взглядом, он склонил голову. И заговорил иначе: – Я задам тебе вопрос: ты смогла бы жить с католиком?

– Но, Митя, при чем тут… ведь не перешел же ты…

– Нет, разумеется, все хуже. Да нет, – перебивая попадью, продолжил он, – какой еще католик. С атеистом. Нет… не с атеистом. С гностиком. Наверное, так. С гностиком смогла бы жить?

Попадья молчала. Потом, когда время ее ответа истекло, спросила:

– Что случилось в храме, Митенька?

Он позволил себя обнять, целовать, но войти все равно отказывался.

– Я видел то, чего никогда никто не должен был видеть. Я испытал на себе Его волю, такую, какой никогда никто не должен был испытать. И ведь как все верно, как логично вырисовывается. Я складывал эту мозаику давно, но чего-то не хватало.

– Так что же?..

– Прошу, не перебивай. Помнишь Маринку, ну, что я спрашиваю. Мы любили ее, – она всхлипнула невольно, и замолчала, старательно подавляя в себе эту боль. Ведь ей придется принять в себя новую, оставить для нее местечко. – А она ушла, страшно ушла. Ушел и человек, который спас меня от нее. По моей вине он ушел, я, словно завороженный смотрел как он убивает мертвых, и потом что-то крикнул ему под руку, и он был немедленно укушен. И чтобы не мучить себя и меня, он покончил с собой. По-твоему, он где сейчас – в аду или раю?

Попадья не ожидала вопроса. Тем более, такого. И потому молчала.

– Конечно, он не в раю, самоубийцам туда вход заказан. Но и не в аду, ведь он спасал жизни, он собой прикрыл нас с Аллой Ивановной, но получил смертную рану. Рану, хуже смертной, ту, что обращала его в порождение ада. Нет, что я говорю… почему ада. В порождение. И он не дал себе стать им. Значит, где он? Ответь?

– Я не знаю, Митя. Но может, ты все же войдешь. Хотя бы посидишь с дороги. Ведь на тебе лица нет.

– Я изменился. Мне кажется, он просто ушел, тот службист, спасший мне жизнь. Ушел и от Бога и от дьявола. Ото всех.

– Куда ушел?

– Я пока не знаю. Видишь ли, Глаша, я многого еще не знаю, но пытаюсь, особенно теперь, очень стараюсь найти правильный ответ.

– Господь даст ответ. Разве ты…

– Господь мне его и дал. И я… вот послушай. Вспомни следующий день, когда на утреню пришли мертвецы и превратили храм Божий в бойню. Милиция стреляла по стенам старого храма, много повидавшего на своем веку, но уж никак не то, что творилось в его сердцевине. Когда обезумевшие люди вошли в алтарь, пытаясь укрыться от мертвецов, а мертвые доставали их и там, они разбудили других мертвых. Те не сразу очнулись от своего долгого сна. Не сразу поняли, что надо вставать, а, встав, что делать. Но перед этим я видел другое, как укушенные мертвецами люди умирали сами, а милиционеры прямо на алтаре, убивали мертвых, еще не восставших, аккуратно стреляли в голову, чтобы наверняка убить их. Среди них был и Аскер. Тогда ли, раньше ли, позже, но он уверовал в Господа нашего. Почему он уверовал во Христа, я не могу ответить. Но был счастлив самой мыслию, что этот человек станет частью нашей общины, узрит таинства, причастится… – отец Дмитрий резко оборвал себя на полуслове. – Понимаешь, Глаша, я был счастлив, у меня появился ученик, которого я, именно я, а не он, был достоин. Который показал мне многое, который открыл мне глаза, избавил от мук бессонных ночей, тех, когда я ждал другого голоса, иных слов и явлений. Он…. Он теперь тоже мертв.

– Мертв? – ужаснулась попадья. – Но как? Ведь…

– Мертв от тех, на кого мы молились, и кем спасались. Мертв богоизбранными святыми нашими отцами, чьи мощи исцеляли недужных и расслабленных. В их загробную силу мы веровали, им молились, у них искали заступничества, – он помолчал. Вздохнул. – Аскер дежурил на посту у церкви, когда услышал шум и обеспокоенный, заглянул внутрь. А ведь он принял таинство святого крещения всего как несколько часов назад. Он поистине веровал, в глазах я видел негасимый огонь. Он веровал так, как может верить ни в чем еще не разочаровавшийся человек.

Мимо их дома проехал автомобиль – «уазик», очень похожий на тот, что несколько часов назад, оборвал жизнь, остатки жизни, Аскера. Отец Дмитрий встряхнулся. Нет другой. Стекла опущены, из проемов высовываются дула автоматов. «Уазик» торопливо свернул в соседний проулок, скрипнул тормозами. А через секунду началась стрельба.

– Святые великомученики восстали из мертвых, – сказал отец Дмитрий, стараясь перекричать начавшуюся стрельбу. – Восстали и потребовали дани – и данью той стал Аскер.

Последнее слово он произнес в полной тишине – стрельба враз прекратилась.

– Как же так? – растерянно сказала попадья. – Но ведь они… сколько ж лет прошло.

– Видимо, они хорошо сохранились для своей работы, – жестко ответил батюшка, не обращая внимание, какую боль приносит каждой новой фразой. – И когда, Глаша, я увидел святых отцов наших, прежде исцелявших, а ныне жаждавших уничтожить, я понял. Кусочки мозаики, которые я тщательно, но тщетно пытался сложить воедино вот уже три дня, наконец-то встали на место. И я ужаснулся увиденной картине. И понял, что мне предстоит делать. И как поступить в первую очередь, – помолчав, он добавил. – Поэтому не могу войти. Прости, милая, прости за все сделанное и за все, что мне предстоит сделать. Прости, что я не могу больше быть с тобой вместе. Ты была моей отрадой, моим спасителем, хранительницей покоя моего сердца и моих дум, – снова началась стрельба, последние слова потонули в грохоте автоматных очередей.

– Митенька, – матушка потянулась к нему, но отец Дмитрий мягко отстранился.

– Ты была для меня всем. Но теперь… все изменилось. Я не могу быть тем же, кем был, для тебя. Я стал другим, настолько другим, насколько это возможно. Я изверился. Нет, не так. Я поверил в другого бога. Нет, снова не то. В другую Его ипостась. «Не мир я вам принес, но меч». И этот меч я видел и ужаснулся ему, ибо он занесен надо всем миром. Над верующими и неверящими, над праведниками и грешниками. И никому не будет ни покоя, ни спасения. Никто не уйдет от меча пламенеющего. И никого не пустит меч обращающийся. И каждый вернется либо в прах, либо станет безмозглым и бессердечным слугой Господа нашего. И страх стать этим безмозглым и бессердечным слугой Господа понуждает меня отвратиться от Него, и противиться Его замыслу, противиться, насколько это возможно. Насколько хватит моих сил. Биться со слугами его, покуда не кончатся патроны, покуда не дрогнет рука, покуда…