Мария Семенова - Валькирия. Тот, кого я всегда жду

В этот раз Банник ничем нас не обидел. Не обварил, не напугал. Мы оставили ему доброго пару, свежий веничек и лохань чистой воды. Я свела Велету наверх, уложила, блаженную и разомлевшую, и пошла в дружинную избу чесать волосы перед огнём. Села, вытянула босые ноги к теплу очага, вынула беленький костяной гребешок, простой, короткозубый и крепкий.

Он один жил у меня долго, другие, красивые, все скоро ломались.

Наверное, здесь никогда раньше не было, чтобы девка ходила не в услужение и не в гости, чтобы садилась, как у себя дома, и расплетала косу сушить. Я была дома. Во всяком случае, не топтала порога, ожидая, пока пригласят. И видеть не видела мужей и ребят, сразу начавших подмигивать и шутить. Им, славным, мимо девки что мимо гороха — пройти да не цапнуть!.. Я давно это поняла и не обращала внимания. Я смотрела в огонь. Про меня забудут ещё прежде, чем коса высохнет до половины.

Я чесала волосы и думала, что вместо моей руки здесь могла быть другая. В два раза шире и в три раза сильней. Только она не стала бы дёргать гребень, как это делала я. Да и космы упрямые под нею сами легли бы волосок к волоску, шелковиночка к шелковиночке. В утро замужества косу срезают чуть-чуть пониже затылка, особенно если девчонка сбежала с ладой из дому, — нести отцу-матери в доказательство, в освящение нового родства. Ой, как же захолодит мой затылок острое лезвие в любимой руке… А может, коса моя приглянется Тому, кого я всегда жду, он оставит её и будет сам плести-расплетать, пускать пальцы в русую гущину… всё равно её некуда нести срезанную, стянутую у корешка…

Было мне печально и сладко. Я в самом деле крепко задумалась и не заметила, как поднялся Блуд и шагнул вдоль лавки ко мне.

— Пойдём! — сказал он намеренно громко. — Давно что-то я красивых девок не целовал!

Я рассказывала, как мы с ним схлестнулись. Он не простил меня, язвил то и дело, но в доме, при людях, при очажном огне не ждут пакости и от врага, Я вскинула голову, потому что он собрался взять меня за плечо. Я помню, как трепыхнулись во мне изумление и обида. Нет, не страх. Бояться его, ещё не хватало. Просто Блуд застал меня над добрыми мыслями, когда душа размягчается и опускает щит наземь и злые слова, от которых бы отмахнуться, втыкаются, что ножи в бок без кольчуги.

Посмей он тронуть меня, я бы не пощадила. Но заступа явилась нежданная, непрошенная: Славомир подошёл сзади и взял Блуда за шиворот и за штаны. Он был силён! Поднял взрослого парня, словно щенка, напрудившего лужу на мытом полу… и под начавшийся хохот швырнул из избы вон. Блуд руками взмахнуть не успел. Дверь за ним бухнула. Во влазне упало что-то, покатилось со стуком…

Надобно молвить, хохот мужчин очень мне не понравился. Не из-за Блуда — жалеть его я и не думала, хотя, конечно, что-то свербило. Я просто решила: а ну Славомир сейчас встанет передо мною и повторит те же слова?.. Так ли ринул бы молодца, досадившего иной девке, не мне?.. И нет на него укорота, кроме вождя, а вождь ему брат.

Вот когда я, дурища, как следует поняла, что вовек не стану здесь равной, никого не заставлю забыть о естестве. Всё это давно должно было случиться. И будет теперь повторяться, пока я в конце концов с кем-нибудь не пойду. А чего ещё ждать? В этом воинском доме не будет с меня даже самого малого проку, одна алчба и раздор. Может быть, потому воевода и не хотел меня принимать. И правильно делал. Вот родилась бы я дочерью Хагена или Плотицы… да и то, Плотица не вождь…

Славомир шагнул мимо меня, едва посмотрев. Он усмехался, однако, по-моему, больше затем, чтоб спрятать досаду. Может, и в самом деле не стоило так уж казнить речистого Блуда. Однако вылитого не поднимешь. Да варяг и не собирался.

Я провела гребнем ещё раз или два, но руку что-то держало, волосы путались. Лавка была жёсткой, очаг немилосердно дымил. Я дождалась, чтобы глядело поменьше народу, смотала косищу, тихонько встала и вышла.

Во влазне старая Арва недоуменно обнюхивала на полу пятно размазанной крови… Я подумала, как это новогородца метнуло лицом по твёрдым доскам, и внутри что-то поёжилось. Уязвимая девка, я никак не могла бросить обычай примеривать чужие шишки к себе. Арва подошла к внешней двери, оглянулась и нерешительно вильнула хвостом. Я собиралась поболтать немного с Велетой, досушить косу и лечь. Но было очень похоже, что в горнице мне будет так же тошно, как и внизу. Я убрала ногу со всхода. Нашла на гвозде просторный войлочный плащ, подарок наставника. Бросила на плечи, взяла псицу за ошейник и выглянула наружу, в сырые оттепельные сумерки.

Через двор к дому брёл один из двоих сторожей. Длиннополая шуба, подмокшая снизу, хлюпала по скользкому снегу. Я спросила его, не видел ли Блуда. Оказалось, Блуд только что ушёл за ворота босой и на нетвёрдых ногах. Отрок шёл об этом сказать, так что, наверное, всё устроилось бы без меня, но судьба судила иначе, и я до сих пор за это ей благодарна.

Арва по-галатски значило Быстрая. Может, когда-то она в самом деле бегала быстро, но ныне в кривых старческих лапах совсем не было прыти. Следы вели к берегу. Я представила чёрную прорубь и медленно лопавшиеся пузыри и закричала на Арву, понукая бежать хотя немножко быстрей. Блуд выбрал для спуска крутую обледенелую тропку. Стоило нам шагнуть, и тупые когти не удержали, сука взвизгнула и поехала вниз, потянув с собою меня.

Новогородец сидел под обрывом, привалясь к холодному боку земли и безвольно вытянув ноги… Позже я так и не спросила его, к проруби он шёл или нет. Да он бы и не сказал.

— Блуд! — позвала я, почему-то робея. Арва поднялась первая и побежала к нему, я за ней. Я нагнулась. У Блуда дрожали крепко закушенные губы, а из-под век по щекам пролегли две мокрые дорожки. Я помнила, как он прибежал к нам в Нета-дун. Он не забоялся Плотицы и даже Мстивоя. Когда плачет такой отчаянный забияка, тут не придумаешь, что и сказать.

— Не сиди, застудишься!

Он сжал кулаки и отвернулся. Он чуть не застонал, когда Арва облизала ему лицо, а я накинула плащ.

— Пошли-ка домой, — сказала я дружелюбно. — Ну его, Славомира, не видел ты, как он Яруна учил. Что уж из-за него теперь!..

Блуд открыл вдруг глаза — в глазах была звериная мука.

— Умру, — еле выговорил он сквозь зубы. — Гляди вот…

Рванул костлявой рукой, до груди вскинул рубаху. Поймал мою пятерню, положил себе на живот, придавил… и сырой холод пополз по мне, добираясь до сердца! Там, в живой глубине, под тонкой плёночкой плоти, под нежной молодой кожей сидело что-то… чужое. Сидело, раскинув мерзкие щупальца, тугое, распухшее… и сосало Блуда, точно паук несчастную муху. Он уже смертельно больным пришёл сюда в Нета-дун. И пытался выбить клин клином, но не совладал.

— Червь во мне, — сказал Блуд задыхаясь. — Нутро выгрыз, кровью хожу… Поем что, извергну… хотел лета дождаться…