Мария Семенова - Валькирия. Тот, кого я всегда жду

Я не вернусь домой, как Ярун. Безмужней старшей сестре при младших мужатых — сором, до старости не отмоешься. Избушку срублю себе в потаённой крепи лесов, где моему Богу приглянется. Срублю дерево, пущу по вольной реке, сама следом пойду. И если живёт где-нибудь на белом свете Тот, кого я всегда жду…

Арва оставила утешать меня и на мгновение насторожилась, потом снова завиляла хвостом. Совсем одряхлела: я прежде неё узнала Блуда, бережно шедшего к нам по склону, по жёсткой осенней траве. Про Блуда вождь молвил — этот воин мне нужен. Обо мне никто не молвит подобного, никому не нужна.

Побратим присел рядом на мостки, поджал скрещённые ноги по галатскому обвыку. Я тоже так умела сидеть, но недолго.

— Плачешь никак? — сразу угадал новогородец. — Кто обидел?

Я вздумала отмолчаться:

— Никто не обидел…

— Оно и видать, — хмыкнул Блуд. — Да выпил он твоё зелье. Не подавился.

Вот когда как следует защипало в носу! Пришлось ждать, пока отлегло.

— Что значит по-датски, эх кан бара висела, хун коммир сьяльв? — повторила я речи весёлого Хаука, потом ответ пожитого: — Ти сэйир сидан, хвейм эр хур ликур, свейни эда мэй…

— Что? — спросил Блуд. Он хорошо знал язык Северных Стран. Он помолчал, потом выговорил сквозь зубы: — Один меч твоего Хаука исцелил, другой его в могилу отправит, вот что это значит.

Я с удивлением различила тяжёлый мужской гнев, столь непохожий на его обычные вспышки. Ой мне! Вечная моя судьба, нажаловаться, потом отводить грозу от обидчика.

— Не тронь его, брат… Ему воевода жизнь подарил, ты ли перечить собрался?

— Не будет он хвастаться, что болтал о моей сестре и ушёл безнаказанным. Вот подожди, пусть только поправится.

— Они меж собой толковали, я ненароком услышала. И я сама могу наказать, кого пожелаю.

Эти слова Блуд пропустил мимо ушей. Он что-то заметил в морской темноте и вглядывался, приподнявшись.

— Корабли! — сказал он, обернувшись. — Два корабля! Первый Вольгаста воеводы, второй на датский похож!

Блуд подхватил на руки Арву, и мы помчались наверх. Скоро над кручей у крепости, потом и на берегу загорелись костры. Отроки возгнетали яркое пламя растянутыми плащами. Лодья белозёрского воеводы скоро причалила, Вольгаст сбежал по сходням встречь побратиму… и как в стену ткнулся, не найдя Славомира. Я видела: он спросил о чём-то нашего воеводу, и даже в свете костров было видно, что губы у него побелели. Мстивой только молча кивнул. Вольгаст закрыл на несколько мгновений глаза, каменея пятнистым от ожогов лицом. Ни дать ни взять рванул из тела стрелу и надумал припечь рану железом… Жило их три побратима, осталось двое. Хаген мне ничего не рассказывал о гейсах Вольгаста, а тоже были, наверное. Вольгаст поднял голову и оглядел всех нас, стоявших по склону, едва ли не с недоумением, зачем это мы живём, когда погиб Славомир… Белозёр-скому воеводе понадобилось усилие, чтобы повернуться к Мотивом и что-то тихо сказать, взяв за плечо, и из уст в уста передали:

— Князь Рюрик велит нам с тобой датчан миловать, если первыми не полезут. А вот если кто из Нового Града, с теми ратитьея без пощады. Нету у нас больше мира с князем Вадимом…

Помню, я сразу подумала про Нежату, уехавшего с Оладьей, а после — что Хаука и других теперь, пожалуй, отпустят за выкуп, если сыщется богатей, отдаст серебро.

— Кого с собой привёл? — спросил наш воевода, кивнув на второй корабль. И усмехнулся: — Уж не датчан ли?

— Гостей урманских, — ответил Вольгаст. — В Белоозере у меня зимовать напросились…

Урмане проворно убрали драконью морду со штевня, кинули мостки, черноволосый хёвдинг вышел на берег, направился к двоим воеводам. У него висел меч при бедре, но ножны были завязаны ремешком, и все это видели. Хёвдинг поклонился Мстивою, заговорил по-варяжски. Мстивой ответил на северном языке, он владел этой речью не хуже, чем нашей, словенской. Он совсем ничего не сказал о княжеском повелении. Он и не скажет. Я вспомнила его разговор со стариком у чёрного озера…

Локоть Блуда вонзился мне в рёбра.

— Смотри!

С лодьи Вольгаста на берег шёл человек, под которым упругие еловые доски гнулись с жалобным скрипом. Вот уж кто топнет ногою — семеро убегут!

Немытые волосы космами падали на глаза, а глаза были маленькие, красные в летящих бликах огня, нос широкий, с большими ноздрями… Мы переглянулись. Мы вдвоём не составили бы половины этого человека. И он был не жирен — не сало, могута телесная распирала на нём давно не стиранную рубаху… Он нёс мешок, в котором царапалось и скулило что-то живое.

— Здрав будь, Милрнег, — не чинясь, приветствовал его наш воевода. — Никак вернуться решил?

Похожий на вепря молча раскрыл мешок, запустил туда руку и вытащил криволапого, удивительно уродливого щенка, грязно-серого и лопоухого. Поднял за шиворот, и я не сразу смекнула, что щенок был уже почти со взрослую лайку. Он вырастет в могучего и гордого пса, но путешествие в душном мешке, качка и холод совсем отняли у него храбрость: малыш сучил в воздухе мосластыми лапами, надрываясь отчаянным плачем, а потом пустил крутую жёлтую струйку. Мстивой отступил на полшага и засмеялся. Мы давно уже не слыхали, как он смеётся.

— Держи, — сказал Милонег. — Я привёз его из Ирландии, там такими травят волков. Его зовут Гёлерт.

Вождь взял щенка, а Милонег пошёл наверх к крепости. У него за спиной висел меч на две ладони дольше всех, какие я до сих пор видела. Бородатые кмети здоровались, как со старым знакомцем.

Утром на берег пришёл старейшина Третьяк с домочадцами, пришли с дальних выселок прочно обстроившиеся погорельцы-корелы с бойкими сыновьями и любопытными дочками, трое весинов с жёнами. Урмане вынесли с корабля хорошее крашеное сукно и стеклянные кубки, торг затеплился понемногу. Хёвдинг разговорился с красавицей Третьяковной. Он, оказывается, хорошо знал по-словенски. Он не скрывая любовался Голубой. Вот подозвал одного из своих; белобрысый парень, кивнув, убежал на корабль и принёс ожерелье. Мне до старости не подарят такого. Неведомый мастер составил его из нарядных переливчатых бусин, украшенных полосками и глазками, одна бусина была даже зелёная, зелёные дорого стоили… Я видела, какой ревностью налился стоявший с отроками Некрас. На белой шее Голубы следа больше не было от его поцелуев, серебряное запястье блестело, прихваченное плетёным шнурком. Родится мальчишка и будет считаться сыном вождя. Хотя бы Голуба к тому времени год уже как была замужем за Некрасом. Или за кого ещё там строгий батюшка сговорит…

Урмане показались мне очень похожими на датчан, я слушала их речи и многое понимала, хоть выговор был немножко иной. Я не знаю, кто рассказал нашим пленникам о повелении ладожского князя. Три дня назад я первая забежала бы обрадовать. Они вчетвером покинули клеть и вышли на берег потолковать с урманским вождём, и черепа над воротами проводили их пустыми глазами.