Стивен Эриксон - Дом Цепей

Тот кивнул: — Выйдем.

Через несколько мгновений они стояли на замощенном дворике усадьбы, которая служила местному купцу, а ныне стала временным прибежищем взводов Ранала. Хозяйский дом лейтенант забрал под себя. Смычок гадал, что этот тип делает один во множестве пустых комнат.

Они помолчали. Наконец Смычок ухмыльнулся: — Представляю, как бы у Вискиджека отвисла челюсть, расскажи я о тебе, сержанте нового Восьмого легиона.

Геслер скривил губы. — Вискиджек. Его понизили до сержанта еще раньше, чем меня. Хотя меня сделали капралом. Тут я его побил.

— Ну, ты тоже теперь сержант. А Вискиджек объявлен вне закона. Попробуй побить!

— Можно бы, — буркнул Геслер.

— Сомневаешься в Адъюнкте? — сказал Смычок тихо. Двор был пуст, но все же…

— Знаешь ли, я ее видел. Ох, холодна как раздвоенный язык Худа. Отняла у меня кораблик.

— У тебя был корабль?

— Я его нашел. Да уж. Именно я доставил раненых Колтейна в Арен. И вот благодарность.

— Можешь дать ей кулаком в рожу. Ведь так ты обращаешься с начальством, рано или поздно?

— Могу. Если пройду мимо Гамета. Но дело ясное: она в жизни командовала только слугами в поганом своем имении, а теперь получила три легиона и задачу отвоевать субконтинент. — Моряк искоса глянул на Смычка. — Мало кто из фаларийцев служил в Сжигателях. Знаю только одного.

— Да, и я — это он.

Геслер, чуть помедлив, ухмыльнулся и протянул руку: — Смычок. Скрипач. Ясно.

Они обменялись рукопожатием. Смычку рука бывшего капитана показалась каменной.

— Есть поблизости одна таверна, — сказал Геслер. — Пора обменяться рассказами. Только клянусь, мой будет похлеще твоего.

— Ох, Гес, — вздохнул Смычок, — ты удивишься…

Путешествие домой оказалось всего лишь возвращением к месту начала, к разрушенным воспоминаниям, к линии прилива и кускам кораллов, к горстке брошенных, подгнивших под ударами штормов хижин. Сети лежат, спутавшись с кусками плавника, отбеленными солнцем до ослепительного блеска. Тропа к дороге давно заросла скрученными непогодой сорняками… Нет, здесь прошлое не сумело уцелеть, здесь, в маленькой рыбацкой деревне на берегу Итко Кана, Худ порезвился на славу, не оставив за спиной ни одной живой души.

Кроме мужчины, сумевшего вернуться. И дочери этого мужчины, которой некогда завладел бог.

И отец ее лег спать в покосившейся хибаре, под провалом давно унесенной бурей плетеной крыши, рядом с затянутой в песок лодкой, от которой на поверхности виднелись только нос и корма.

Крокус проснулся от тихих всхлипываний. Сел и увидел Апсалар, вставшую на колени около неподвижного тела отца. На полу хижины после вчерашних их блужданий осталось немало отпечатков, но Крокус сразу увидел одну, необычную цепочку следов: подошвы большие, ноги широко расставленные, но слишком слабо продавившие влажный песок. Тихое появление ночью со стороны моря, остановка у спящего Реллока. Куда пришелец затем удалился, было непонятно.

Даруджа пробрал озноб. Одно дело — тихо умереть во сне, совсем другое — когда Худ или один из его миньонов приходит во плоти, чтобы забрать душу человека.

Горе Апсалар было тихим. Ее плач едва слышался за шепотом прибрежных волн, за слабым свистом ветра среди перекошенных досок хижины. Она стояла на коленях, понурив голову, лицо скрылось под свесившимися словно траурная шаль волосами. Руки вцепились в правую ладонь отца.

Крокус не стал подходить к девушке. За месяцы совместных странствий он мало-помалу научился ее понимать. Глубина ее души стала неизмеримой, а то, что лежит в сердце, принадлежит… иному миру и непостижимо разумению человеческому.

Бог, овладевший ею — Котиллион — Веревка, Покровитель Ассасинов из Дома Теней — когда-то был смертным по кличке Танцор, ближайшим помощником Келланведа, разделившим, по всеобщему убеждению, участь павшего от рук Лейсин императора. На самом деле они не умерли. Нет, они возвысились. Крокус не имел ни малейшего понятия, что это значит. Возвышение — одна из бесчисленных тайн мира, мира, которым правит неопределенность, порабощая равно богов и людей — и законы ее правления неведомы никому. Однако ему казалось: возвыситься одновременно означает сдаться. Прими то, что по праву называется бессмертием — и тебе суждено отвернуться от прежней жизни. Разве не в том участь смертного (участь была неподходящим словом, но иного он придумать не смог), чтобы принять жизнь словно любовницу? Жизнь со всей ее хрупкостью и мимолетностью?

Разве нельзя назвать жизнь первой любовницей, чьи объятия покидают ради яростного единения с божественностью?

Крокус гадал, далеко ли она зашла по этому пути — ибо она, нет сомнений, уже ступила на путь, она, женщина не старше его, движущаяся с устрашающей бесшумностью и жуткой грацией убийцы, чаровницы смерти.

Чем больше она отдалялась, тем сильнее Крокуса тянуло к ней, тянуло на грань, ею перейденную. Жажда нырнуть в темноту становилась непреодолимой; мгновенная мысль заставляла сердце бешено стучать, а кровь бурлить в жилах. Сильнее всего его страшило то видимое равнодушие, с которым она звала его на свой путь.

Как будто его привлекательность стала… самоочевидной. Не стоящей обсуждения. Желает ли Апсалар, чтобы он шел с ней рука об руку по тропе возвышения? Или… не Крокус ей нужен, а кто-то, все равно кто?

Вот истина: ему страшно глядеть ей в глаза.

Он встал с постели и тихо вышел. У берега виднелись рыбацкие лодки, их белые тугие паруса казались плавниками акул, ныряющих в море за прибрежными бурунами. Гончие однажды пробежались по берегу, оставив за собой лишь трупы, но люди вернулись. Хотя и не сюда. А может быть, их заставили вернуться. Земле не составило труда поглотить пролитую кровь; ее жажда неистребима и неразборчива. Так повелось во всем мире.

Крокус склонился, взял пригоршню белого песка. Поглядел, как кусочки коралла выпадают между пальцев. «Земля тоже умирает, не так ли? Всё умирает. Но эта истина станет ложью, если мы пройдем по предложенной тропе. Не лежит ли в основе возвышения страх смерти?»

Если так, ему эта тропа не интересна. Каким-то образом за время пути, в ходе случившегося по дороге Крокус потерял способность бояться.

Он сел, опершись спиной о ствол могучего кедра с вывороченными корнями, и вытащил ножи. Принялся упражняться в смене захватов — руки зеркально повторяют движения друг дружки, глаза устремлены на оружие — пока ножи и пальцы не стали размытыми от скорости. Потом поднял глаза, осмотрев море, катящиеся в отдалении валы, треугольники парусов, скользящие за линией пенных отмелей. Заставил правую руку совершать произвольные движения. Потом левую. В тридцати шагах на пляже ждет одномачтовая шлюпка со взятым на рифы алым парусом, с разрисованным синей, золотой и красной красками корпусом. Кораблик корелской работы, взятый в долг у ростовщика из Кана — ибо Темный Трон бросил их на улочку города, не на тропу к деревне, как обещал.