Артем Каменистый - Пограничная река. (Тетралогия)

— Слушай, а твой здоровенный приятель хоть иногда говорит? — лениво поинтересовалась Рита.

— Ты это о Кире? — уточнил Андрей.

— А у тебя есть другой молчаливый здоровенный приятель?

— Нет — такой один… Киркоров немой: когда наш самолет упал, ему шею сильно повредило. Непонятно, как он вообще выжил, но с тех пор говорить не может. Поначалу как-то сипеть пытался, но потом бросил это дело. А зря: может приловчился бы говорить заново — потренировавшись.

— Хорошее вы ему прозвище придумали… юмористы. Я бы, наверное, попроще сделала: назвала бы его «Певец».

— Любишь ты поиздеваться, — хмыкнул Андрей.

Беседовать было не слишком удобно: Андрей с Ритой лежали животами в траве, наблюдая, как в сотнях метров от них неторопливо разворачивается загонная охота. Диких коз заметил Серж — посланный в дозор, он вскоре прибежал назад, заявив, что рядом пасется стадо антилоп. Насчет стада он загнул: стайка — козел с длиннющими рогами, две самки, и мелкое создание неопределенного пола. Рита заверила, что в крупном звере не менее трех десятков килограмм мяса и съедобной требухи. Не слишком много, но в отряде осталось всего лишь одиннадцать человек: хватит накормить всех до отвала. На два-три дня продовольственная проблема будет решена. Потом опять придется что-то придумывать, но это будет уже потом.

Подойти к пугливым животным на расстояние броска дротиком нечего и мечтать. Подкрасться незаметно тоже не получится: растительность в этих местах далеко не пышная — в здешней траве даже кошке нелегко пробираться незаметно. Пришлось мудрить с облавой: девять человек направились в обход стада, двое засели в удобном местечке. Если все пройдет, как задумано, антилопы должны промчаться возле засады.

Жарко напекало солнце, вечно голодные мухи и жирные слепни жадно атаковали человеческую кожу, снизу на вкус ее пробовали муравьи. В общем, лежать было не слишком весело. Андрею надоело ерничанье женщины, и больше он ее расспросами не донимал, — чтобы не нарываться на иронические отповеди. Странная она, ей Богу: не может три слова сказать, не попытавшись при этом пару раз доказать, что ты дурак. В итоге вышло как в анекдоте: «Проще пятнадцать минут помолчать, чем всю ночь уговаривать». Рита, наконец, нарушила молчанку сама — смилостивилась до вопросов.

Теперь надо не вспугнуть: может она что-нибудь интересное расскажет?

— Андрей, а почему у тебя прозвища нет?

— Не понял?

— У всех ваших ребят прозвища — я еще ни разу не слышала, чтобы по именам кого-то называли — только женщин. А тебя по имени.

— Не всегда. Иногда говорят «Дрю».

— Это не прозвище — это радикальное уменьшительное от имени. Ты что, большой босс у них? К тебе только по имени можно?

— Да нет — я тут далеко не босс. Просто эти лагерные игры не по мне. С самого начала этому не переставал сопротивляться.

— «Лагерные игры»?

— Ну да. Прозвища-погоняла, жаргон тюремный — это у нас как-то постепенно сложилось. Не знаю даже, почему. Возможно, это неминуемо в таких условиях. Хотя, будь люди другие, вряд ли бы так вышло… Не мое это: мне кажется, что отказываясь от своего имени и привычного языка, ты как бы опускаешься. А опуститься в нашем случае… это означает смириться с тем, что ты обреченный скот. Знаешь, от чего у нас больше всего народа помирало? Не от болезней, и не от запусков: больше всего у нас уходило самоубийц. Человек понимает, что он полетел вниз, в бесконечный тупик, и надежд выйти из него у бедолаги на каком-то этапе уже не остается. В наших условиях прикончить себя очень нелегко было: я диву давался, какие способы придумывали люди. Столько труда, смекалки, упорства… Просыпаешься утром, а рядом с тобой, в уголке сарая, твой товарищ в темной луже — ночью перерезал на руках вены куском стекла, а когда убедился, что кровь не желает хлестать фонтаном, чикнул себя по горлу… Эту энергию на что-то другое бы пустить… А на что? Я вот, всю ее пускал на сопротивление — не поддавался. После каждого дождя стирал одежду: грязь всю не убрать, конечно, но зато себе мог признаться честно, что не стал неряхой — не опустился. Разговаривать старался без «фени». Регулярно устраивал побеги. Знал, что бежать оттуда некуда — мы ведь не подозревали, что в этом мире есть другие люди, и земли чистые от «этих». Побегом доказывал — я с этим еще не смирился. И на попытки дать прозвище, реагировал нехорошо — как минимум не отзывался.

— А как максимум?

— Один раз… В общем, он это заслужил…

— Набил морду?

— Ну… громко сказано. Дал ему один раз — уж очень сильно уговаривал. При охране двинул. Те драки не приветствуют: не разбираясь избили нас обоих, да так, что я потом рожу неделю руками придерживал, чтобы не рассыпалась. Еще и зрителям досталось. В итоге остался без клички.

— Крутые у вас порядки были. А за побеги тоже били?

— Когда как. Но обычно не сильно. Почему-то побеги их не особо волновали. А вас разве не лупили за них?

— Ребят, что были со мной, раз избили, но меня не тронули.

— Джентльмены… мать их…

— Я не знаю, что бы на твоем месте делала. Бегать-то бессмысленно: надежды у вас вообще никакой. Мало того, что не знаете куда бежать, так неизвестно, есть ли вообще хоть малейший смысл в этих побегах. Все равно, что на Земле от людей скрыться попробовать, не зная при этом о людях ничего. Из центральных областей Хайтаны никто не возвращается. Хотя, вроде бы, какие-то легенды по этому поводу слышала, но это так — на уровне слухов. Не удивлена: даже те, кто все понимают, стараются на восток идти, а это стопроцентная поимка: через густонаселенные районы приходится пробираться. На юг раньше бегать тоже опасно было: попадаешь к Наре, а там главный рассадник каннибалов. А у вас вообще дороги никуда не было: можно смело топать к центру Хайтаны — с тем же результатом. Хотя, на вашем месте, я бы, наверное, сразу попробовала бы устроить восстание. Разгромить поселок, захватить продукты, и попытаться толпой прорваться. Вас же сперва много было.

— Ага. Под сотню. Но при этом много покалеченных, да и изначально небоеспособных. Посмотри на нас: мы выжили, значит, мы самые выносливые. Но при этом в бою против восьми хайтов мы потеряли десять человек, плюс Обух повесился еще до их появления. И это при том, что вы нам тогда помогли. Трое наших мужиков дали себя прикончить полудохлому дистрофику: они могли бы его легко удушить как слепого котенка, но не стали даже пытаться сопротивляться… Им даже инстинкт самосохранения не помог — это уже ненормальное что-то. Ведь не мог же полностью атрофироваться инстинкт самосохранения? Вот и считай: девятнадцать наших плюс трое ваших, равно двадцать два, или двадцать один без Обуха, против восьми хайтов. Мы победили, потеряв при этом одиннадцать человек. И это притом, что мы были не с пустыми руками. А в поселке туземцев поначалу было больше сотни: при этом они все с оружием, а мы без. Какие у нас при таком раскладе шансы были? Да никаких.