Влада Медведникова - Бирит-нарим

Но это были детские чувства, их нельзя выпускать на волю. Он был хозяином Лагаша и должен был встретить тех, кто пришел на его землю. Тех, кто нарушил закон.

Когда дома остались позади, улица превратилась в утоптаную тропу, а воздух наполнился запахами тростника, воды и сырой глины, — тогда Лабарту понял, что чужак не одинок. Тихий отблеск силы рядом с ним, отражение отражения… Лабарту пошел медленнее, прислушиваясь к чувствам. И, еще не увидев, знал, — пришедших двое, они связаны родством, ведь так похоже и переплетено мерцание их силы.

Эти двое не обернулись, словно не почувствовали приближение. Так сидели — на берегу, среди вечерних теней, смотрели на закатное небо.

Ни души вокруг — люди не задерживаются возле ночлега демонов, звери разбегаюся, птицы улетают прочь. Остается лишь шелест тростников, запах крови, пролитой давно, и аромат цветов у воды.

Еще пара шагов, и Лабарту готов был позвать, окликнуть вслух, — но не пришлось.

Чужак поднялся, стремительно, как зверь в степи, застигнутый врасплох. Его волосы горели медью, взгляд был неприветливым и темным.

Так же быстро, словно тень за спиной чужака, вскочила с земли девушка. Лабарту успел увидеть белый цветок в ее волосах, и успел понять — эти двое связаны кровью сердца.

И тогда сказал то, что так долго повторял в мыслях.

— Я сын Шебу и Тирид. — Вечерний свет струился в дыхании, окрашивал каждое слово алым. — Я Лабарту, хозяин Лагаша.

Чужак медлил, и показалось — не ответит, нападет, и надо будет драться за свой город.

Но тот заговорил.

— Я Эррензи из Ниппура.

По голосу его и по глазам, было ясно — считает, что каждый слышал о нем. О демоне священного Ниппура, города, где сплетаются все дороги земли черноголовых.

Но об этом чужаке никто не рассказывал Лабарту, и имена других демонов держались в тайне. Лишь родители и Энзигаль — вот и все, кого он знал. Остальные были частью испытания, тенями по ту сторону одиночества, за маревом горизонта.

И кем бы ни был Эррензи из Ниппура, он преступил закон, который нельзя нарушать.

— Ты не спросил меня и пил кровь на моей земле, — сказал Лабарту.

Чужак склонил голову набок, прищурился, а когда заговорил, казалось, что выбирает ответ, слово за словом.

— Я слышал, хозяева Лагаша покинули свой город.

Я не знаю о нем, но он других демонов знает.

— Я сын Шебу и Тирид, — повторил Лабарту. — Этот город — мой.

— Я не знал об этом, — сказал Эррензи. Его жесты были под стать голосу — раздраженные и резкие. — Откуда было знать, если ты не появлялся?

Сплетенные жизни города, сеть каналов, шепчущий тростник на берегу и прозрачный вечерний воздух, — все отдалилось. Осталось лишь уходящее солнце, горело в крови, звало. Алый свет растекался по земле, звон, незнакомый и долгожданный, переполнял слух, захватывал душу, — сейчас, сейчас, вот он настал, миг первой битвы.

Ярость сдержать труднее, чем жажду — но он сумел.

Он должен был услышать, что еще скажет Эррензи из Ниппура.

Девушка, стоявшая за спиной у чужака, подалась вперед, словно хотела прижаться к своему хозяину, — но замерла, не коснувшись. Цветок в ее волосах был окрашен закатом, а темные глаза переполнял страх.

Но другой страх, не тот, что у всех женщин Лагаша.

Лабарту улыбнулся, глядя на нее.

Может быть, мне не придется драться… Мы не связаны родством, но эта женщина может связать нас. И демонов Лагаша вновь будет трое, как прежде.

Все еще улыбаясь, проговорил:

— Красавицу ты оживил своей кровью, Эррензи из Ниппура.

— Тику моя! — ответил чужак, и голос его звучал так же резко, как прежде.

Лабарту кивнул — знал, это так, — и продолжил:

— Раздели со мной то, что принадлежит тебе, а я разделю с тобой то, что принадлежит мне, и не будет повода для вражды.

И ветер у воды, и шорох травы, и даже стук сердца, — замерли, словно замерло время.

Потом чужак крикнул:

— Она моя! И только попробуй!..

Ярость, непохожая на ярость битвы, затмила мысли. Грохот сердца был невыносим, и мысли, не успев родиться, превращались в оскорбления и брань. Лабарту едва слышал, что кричал сам, и слова чужака были теперь почти неразличимы. Злость и обида сжигали кровь, и сдерживать их он не хотел и не мог.

Но чужак остановился первым. Замолк на полслове, и, пока его крик еще звенел в воздухе, повернулся к девушке. Вздохнул, глубоко, закрыв глаза, и сказал:

— Пойдем, Тику. Это негостеприимная земля.

Этой ночью он не вернулся в свой дом. Мысли, обжигающие и злые, будили голод, заставляли сердце стучать неровно. И путь, окрашенный обидой и уколами жажды, привел на площадь.

Огонь плясал в чашах у подножия храма, искры таяли в темном небе, и точно также, как всполохи, люди растворялись в переулках, — каждый шел к своему порогу, к своей семье.

И не было сил вернуться сейчас в дом на пустой улице, к очагу, покрытому пылью, к молчаливым стенам.

Из храма вывели человека, осужденного на казнь, — и кровь, переполненная уходящей жизнью, на миг затмила и мысли и тоску.

Жажда отступила, но словно тень ее, осталась боль. Пытаясь укротить ее, как память, Лабарту вновь пустился в путь, и блуждал, считая повороты, ловя сплетения запахов и звуков.

А когда звезды, одна за одной, стали неразличимы и растворились в утреннем сумраке, — остановился.

Вновь Лагаш был у него за спиной, вкус воды и дыхание полей наполняли воздух. И вдаль, на запад, убегала дорога, — та самая, по которой, держась за руки, ушли Шебу и Тирид.

Мысль, бившаяся в сердце, вырвалась быстрее, чем он мог остановить ее.

— Сколько еще продлится мое испытание?

Слова растаяли в сумеречном свете, и не от кого было ждать ответа.

Этот сон наполняло пламя, мятущееся, разрываемое ветром, скрытое клубами дыма. Огонь летел по дороге, все ближе и ближе, а позади него шел страх, тяжелый и липкий. И когда Лабарту проснулся и сел, отбросив одеяло, — видение пропало, но осталось чувство.

Кто-то приближался к городу, — пьющий кровь, могущественный, Лабарту ощущал его издалека. И потому не стал медлить, не дожидаясь утра, покинул дом и вышел на южную дорогу.

Серп луны опускался к горизонту, едва различимый, юный. В сердце города протяжно ударил храмовый гонг — время первой службы.

Что мне ждать теперь? Кто стремится в мой город?

Всего две луны миновало с тех пор, как приходил демон из Ниппура, и с тех пор день и ночь Лабарту вслушивался, пытался уловить, не приближается ли другой пьющий кровь, не бродит ли кто-нибудь по берегам канала. Снова и снова вспоминал голос Тирид, перечисляющей законы Энзигаля.

К чему угодно он был готов, но не к такой встрече.

Еще миг — и чужак показался на дороге. Но он не шел, не бежал, — мчался, словно хотел обогнать ветер, опередить рассвет. Казалось, летит, не касаясь земли, но позади него клубилась пыль, дымный след.