Александр Слепаков - Повесть о советском вампире

Участковый не понял, каким захватом майор повалил старика на пол и куда он давил локтем, но старик захрипел, захрипел и сиплым голосом выхрипел:

– Это хорошие деньги!..

– Не подходить! – крикнул майор, продолжая давить локтем так, что у старика заходили ноги ходуном, он еще пытался вывернуться, куда-то дотянуться, подсечь, но у майора хватка была железная.

Это продолжалось долго. Так долго, что у участкового зашевелилось даже что-то вроде жалости к старику.

Наконец, старик стал затихать, он лежал без движения, а майор, опять крикнув: «Не подходить!», – продолжал давить старика. Потом в его руках оказалась опять эта железка, раздался резкий щелчок, и старик вытянулся точно так же, как вытянулась до этого в каменном коридоре его собака.

Майор встал, ни слова не говоря, вышел из комнаты-пещеры, и тогда участковый увидел на полу за ящиками скелет, обтянутый высохшей кожей, в каких-то лохмотьях…

Участковый вышел к майору, майор был страшен.

– Они его заперли с этими деньгами, – сказал майор, – чтобы он их сторожил.

На петлях у входа в комнату участковый увидел остатки истлевшей двери…

Участковый потом говорил, что больше всего его под землей мучила сырость. Несмотря на усталость, есть, как ни странно, не хотелось. Даже пить не очень хотелось, один раз только попил из подземной реки. Холодно тоже особенно не было, примерно как в погребе. Жить можно. Но сырость, от которой одежда начинала прилипать к телу, это было хреново.

Счет времени потерялся быстро. Командирские часы «Восток» ошалели, то они, казалось, стоят, то час проходит как минута, часовая стрелка прямо видно, как ползет, бодро так ползет, почти как секундная.

Со спелеологом началось что-то вроде истерики, его трясло, и он не то вскрикивал, не то взлаивал:

– Что это за старик?! Что это за собака?! Откуда озеро?! Что это такое?!

Майор держал его за руку, говорил:

– Боря, придите в себя! Ничего страшного, собака осталась от итальянского офицера еще с войны. К старику тут под землей приблудилась. Они оба не совсем живые, но это нестрашно, так бывает. Ничего плохого с нами не случится, поверьте мне. Надо только соблюдать осторожность, и все будет хорошо.

Потом на газовой горелке спелеолог кипятил воду. Они пили чай с какими-то травами. Тоже спелеолог заварил. Майор пытался что-то объяснить:

– Они – копии живых, у них есть тело, они чувствуют и действуют как живые. Но у них нет сознания в нашем смысле слова, их психика не может переживать настоящий момент, отделяющий прошлое от будущего. А именно это переживание – ощущение настоящего – фокусирует для нас все наше существование. Это время, в которое мы осознаем себя, миг, но в этот миг наши ощущения выстраиваются в последовательность. А у них нет такой способности. Они мыслят обрывками реальности, островками времени. Их сознание удерживает какие-то события и то, что происходит сейчас или почти сейчас. Ну… пять минут назад. Островки. Мы что-то похожее переживаем во сне. Человеческое существо – это материализовавшийся опыт. Они – материализовавшаяся эмоция. Как это происходит, никто не знает. Но им для поддержания своей телесности надо переживать очень сильные эмоции. А самая доступная – переживание страха и страдания другого человека. Поэтому, вступая в контакт с людьми, они превращаются в каких-то монстров, маниакальных убийц, людоедов. К счастью, это происходит очень редко.

– А если происходит все-таки? – спросил участковый.

– Так на то она и советская милиция, чтобы защищать граждан, – отозвался майор, – отлавливаем понемногу, к стенке ставим.

– За нами должна группа идти, – вставил вдруг спелеолог, – может, подождать их?

– Мы не знаем, сколько времени им бы понадобилось, – объяснил майор, – может, день, может, год. У меня часы на руке с ума сошли. Или это с нами что-то странное происходит, и мы иначе чувствуем время.

– Как это? – переспросил участковый.

– У нас пропадает чувство времени, воспитанное нашим опытом, – объяснил Ершов. – Вы стоите на трамвайной остановке. Ждете трамвая. Трамвай приходит через пять минут. У вас есть внутренние часы, вы привыкли к тому, что ощущаете реальное течение времени. Вот вы стоите и ждете, когда это время пройдет. Это отбивают секунды ваших внутренних часов. Вы это воспринимаете как ожидание. Вы это ожидание переживаете. Например, вы испытываете скуку, вам хочется, чтобы трамвай пришел скорее. Это действует сформированный опытом психический механизм. Если этот механизм выключен, вы можете не ощущать времени, оно проходит для вас моментально. Вы смотрите на часовую стрелку и видите, как она ползет, как будто это секундная стрелка. Или наоборот, секундная стрелка стоит.

«Мысли мои читает», – удивился про себя участковый.

– Группа за нами не пойдет, – продолжал майор. – Я им оставил приказ – возвращаться. Слишком опасно для них.

– А для нас? – спросил спелеолог.

– А для вас не так опасно, пока я с вами, – заверил Ершов.

– А мы в психушку не попадем, когда выйдем? – спросил спелеолог. – А то я никогда с чем-то таким не сталкивался, а я под землей не первый раз.

– В психушку постараемся не попасть, – ответил майор. – Но сначала надо здесь закончить дело. У меня приказ защитить население от явлений паранормального порядка. А я приказы привык исполнять.

– Мы догоним их? – спросил участковый.

– Думаю, да, – ответил майор.

– И что мы сделаем? – уточнил участковый.

– Его придется, если это возможно, нейтрализовать, – сообщил майор. – А ее вернем просто наверх.

Они шли гуськом по коридору, ведущему все глубже вниз. Участковый шел последним.

«Да, – тосковал он, – конечно, так я и поверил тебе. Сам-то ты – кто? Не один ли из них?.. Человек ты или какая-то, хрен, копия телесная, что ли?.. Нейтрализовать, вернуть… Застрелишь же ее, как ту собаку. Рука не дрогнет, секунды не задумаешься. Нас-то со спелеологом можно вообще не стесняться, мы бумагу подписали…»

Участковый тосковал, но тосковал не один он. Высоко-высоко над ним, там, наверху, шесть километров по проселочной дороге и направо, при въезде на хутор опять направо, мимо магазина и клуба, через площадь, в административном здании совхоза Усьман, на втором этаже в своем кабинете, просто до одури тосковал парторг. Он тосковал так, что под ложечкой сосало, как от голода.

Пальцы на столе перебирали документы, рука снимала телефонную трубку и откладывала ее, очень хотелось водки. Но присутствовала ясность: сейчас, вот именно сейчас, пить ни в коем случае нельзя – не тот момент! Если в таком положении тебя застанут пьяным, тебя не только выгонят из партии, парторг, тебя выгонят отовсюду, откуда только можно выгнать живого человека. Тебя не пустят никуда, тебя даже в туалет не пустят, ходи под кустом.