Анджей Сапковский - Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]

– В-третьих, – махнул он рукой, – у нас тут дело.

У самой корчмы собака снова облаяла их, но сразу же убежала. Они слезли с коней.

– Основные принципы функционирования этого шалмана, я думаю, объяснять не надо. – Шарлей привязал вожжи к столбику. – Это пристанище нездоровых и запретных утех. Здесь можно упиться до смерти. Можно полюбоваться на голых девиц, можно отведать продажную любовь. Можно крупно рискнуть. Рекомендуется максимально осторожно действовать и не менее осторожно говорить. Впрочем, для ясности говорить буду только я. Играть, если дело дойдет до карт или костей, буду тоже только я.

– Понятно. – Самсон поднял с земли палочку. – Ясно, Шарлей.

– Я имел в виду не тебя.

– Я не ребенок, – поморщился Рейневан. – Говорить умею, знаю что и когда говорить. И в кости тоже играть умею.

– Нет, не умеешь. Во всяком случае, не с Хунцледером и его шулерами. Короче говоря, учти, что я сказал.

Когда они вошли, шум утих. Опустилась тишина, а несколько пар неладно смотрящих глаз прилипли к ним, словно пиявки к дохлой плоти. Момент был неприятно беспокоящий, но, к счастью, длился недолго.

– Шарлей? Ты?

– Рад тебя видеть, Беренгар Таулер. Приветствую и тебя, господин Хунцледер. Как хозяина заведения.

За столом в обществе трех субъектов в кожаных кабатах сидел широкоплечий полный мужчина с большим носом и подбородком, изуродованным некрасивым шрамом. Его лицо было густо покрыто оспинами – интересно, что только на одной, левой стороне. Совсем так, словно складка над носом, сам нос и деформированный подбородок обозначали граничную линию, которую болезнь не осмелилась переступить.

– Господин Шарлей, – ответил он на приветствие. – Глазам своим не верю. Вдобавок с компанией, с людьми, которых я не знаю. Но коли они с тобой… Мы здесь охотно принимаем гостей. Не потому, что их любим. Ха, мы их зачастую совсем не любим. Но ими живем!

Мужчины в кожаных кабатах захохотали. Остальные радости и веселья не проявили, несомненно, слыша шутку Хунцледера не первый и не второй раз. Не засмеялся ни стоящий за стойкой дылда с красной чашей на лентнере, ни сопровождающий его бородач в черном. Законченный стереотип гуситского проповедника. Не засмеялась, как легко догадаться, ни одна из вызывающе одетых девушек, крутящихся по комнате с кувшинами и жбанами.

Не засмеялся поглаживавший кубок мужчина с темной многодневной щетиной, в куртке, порыжевшей от панциря, тот самый Беренгар Таулер, который приветствовал Шарлея сразу, как только они вошли. Именно туда, к столу Таулера, которого сопровождали еще трое, направлялся демерит.

– Приветствую и приглашаю. – Беренгар Таулер указал на лавку, любопытным взглядом окинул Рейневана и Самсона. – Представь нам… друзей.

– А зачем? – проговорил по-над своим кубком рыжеватый толстяк. – Младшего я уже видел в деле на Усти, при гейтманах. Они говорили, что он их лейбмедик.

– Рейнмар из Белявы.

– Приятно слышать. А тот?

– Тот, – ответил со свойственной ему небрежностью Шарлей, – это тот. Не помешает, не заденет. Он с деревяшками работает.

Действительно, Самсон Медок изобразил мину придурка, сел у стены и принялся стругать палочку.

– Если уж мы начали знакомиться, – Шарлей уселся, – то будь добр и ты, Беренгар…

Трое за столом поклонились. Рыжего толстяка сопровождал гордо выглядевший паренек, для гусита одетый довольно богато и цветасто, а также невысокий, худолицый и седой тип, похожий на венгра.

– Амадей Батя, – представился толстяк.

– А я – рыцарь Манфред фон Сальм, – сообщил цветастый паренек, а преувеличенная надменность, с которой он это сказал, свидетельствовала о том, что из него такой же рыцарь, как из козьей задницы труба, крещен он, вероятно, был Зденеком и ни с кем из фон Сальмов не только никогда не сидел, но даже и не стоял.

– Иштван Сеци, – подтвердил догадку мадьяр. – Выпьем? Предупреждаю, что в этом разбойничьем борделе жейдлик вина стоит три гроша, а полпинты пива – пять пенендзов.

– Но вино хорошее. – Таулер отхлебнул из кубка. – Для разбойничьего борделя и шулерни. Коли уж об этом речь, то которое из названных увеселений привело вас к Хунцледеру?

– В принципе ни одно. – Шарлей кивнул девушке со жбаном, а когда она подошла, он оценил ее взглядом. – Однако это не значит, что ни одним не воспользуемся. Выступления, к примеру, сегодня будут? Живые картинки?

– Конечно, – ухмыльнулся Таулер. – Конечно, будут. Я тут в основном из-за этого. Даже играть не буду. Боюсь, что меня освободят даже от того флорена, который надо отдать за зрелище.

– А кто это? – движением головы указал демерит.

– Тот, что у стойки, – Амадей Батя сдул пивную пену с усов, – который с чашей на груди, это Хабарт Моль из Моджелиц, сотник у Рогача. Бородач, смахивающий на священника, – его дружок. Они приехали вместе. С Хунцледером за столом сидят его шулера. Имя помню только одного, того лысого, его зовут Йежабек.

– Ну, уважаемые! – крикнул от своего стола Хунцледер, энергично и призывно потирая руки. – К столу, к столу, поиграем! Фортуна ждет!

Манфред фон Сальм сел за стол первый, его примеру последовал Шарлей, зашумели отодвигаемыми табуретами Иштван Сеци и Амадей Батя. Подсели украшенный чашей сотник от Рогача, оторвался от стойки его дружок, выглядевший проповедником, Рейневан, памятуя предупреждение Шарлея, остался. Беренгар Таулер тоже не двинулся из-за стола, кивком головы подозвал ближайшую девушку со жбаном. Она была рыжая и веснушчатая, веснушки покрывали даже ее оголенные предплечья. Глаза у нее были обведены не такими большими и темными кругами, как у других, но лицо какое-то странно неживое.

– Во что сыграем? – спросил собравшихся за столом Хунцледер, ловко тасуя карты. – В пикет? В ронфу? В трентуно? В меноретто? Во что желаете, можно в криццу, можно баззетту… Можно и в трапполо, можно в буфф араджиато, или вы предпочитаете ганапьерде? Я знаю все genera ludorum fortunae [618]! Согласен на любую. Наш клиент – наш хозяин. Выбирайте.

– Многовато нас для карт, – заметил Батя. – А пусть поиграют все. Предлагаю кости. По крайней мере для начала.

– В кости? В благородное tessarae . Клиент – наш хозяин. Я готов в любую игру…

– Особенно, – бросил без юмора Иштван Сеци, – в кости, которые у тебя в руке. Не считай нас идиотами, друг.

Хунцледер неискренне засмеялся, кости, которыми баловался, характерно желтые, он бросил в кубок, тряхнул. Руки у него были маленькие, крепенькие, пальцы короткие, толстоватые. Его руки были полной противоположностью тому, что ассоциировалось с руками шулера и страстного игрока. Но в деле – что уж тут говорить – были хороши, шустрые как белочки.

Брошенные ловким движением из кубка желтые кости катились недолго, обе упали шестерками кверху. Продолжая кривить лицо в притворной улыбке, Хунцледер собрал кости, проделав это одним молниеносным движением, словно ловил муху со стола. Резко тряхнул кубок, бросил. И снова двойная sexta stantia , дважды по sex puncti . Бросок. Два раза по шесть очков. Бросок. То же самое. Сотник снова выругался.