Анджей Сапковский - Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]

Самсон в своем углу усиленно стругал, по острию его складного ножа закручивались красивые вьющиеся стружки.

– В феврале 1421 года сектанты настолько надоели, что их изгнали из Табора, приказали уйти вон. Гору покинуло около четырехсот пикартов, которые основали собственный укрепленный лагерь в близлежащих Пшибеницах…

– О чем болтаете? – полюбопытствовал Амадей Батя, возвращаясь от игорного стола с преувеличенно веселой миной человека, которого обыграли.

– О пикартах.

– А, голышах. Хе-хе… Понимаю.

– Среди пшибеницких изгнанников, – продолжил рассказ Таулер, – уже не было Гуски-Локвиса, верховодил там проповедник Петр Кавниш. И его дружки: Ян Быдлин, Микулаш Слепой, Тршачек, Буриан. Они провозгласили полную ликвидацию семейных уз, отменили супружеские союзы, объявили братское равноправие и полную сексуальную свободу. Решили, что они безгрешны, как Адам и Ева, а поскольку среди безгрешных не место стыду, скинули одеяния и расхаживали голышом, в одежде Адама – отсюда пошло название «адамиты», все чаще ассоциирующееся с ними. С величайшим рвением придавались совместным оргиям. Однако вскоре между главарями-жрецами начались внутренние столкновения и разборки – кажется, в них меньше шла речь о религиозных проблемах, а больше о разделе гаремов. Несколько главарей ушли, захватив с собой группки сторонников и табунки бабенок. Впрочем, большинству бабенок очень нравилось быть в пикардских коммунах, где придерживались идеи полного равноправия полов. Воплощая ее в жизнь, nota bene , таким образом, что каждая баба могла связываться и… трахаться с кем только душеньке угодно. Впрочем, свобода эта была лишь видимостью, потому как роль петухов в этих курятниках исполняли Каниш и другие жрецы. Однако бабешки были так увлечены, так переполнены мистицизмом, что наперегонки стремились услужить какому-нибудь «святому мужу», считали разведение ног привилегией, религиозным служением и прямо-таки впадали в раж, если «святой» по своей доброте изволил воспользоваться их выпяченной… э… гузкой.

– Да, – философически вставил Амадей Батя, не отрывая глаз от задка одной из прислуживающих игрокам девушек, – такова уж женщина, любвеобильна. И в похоти ненасытна. Сколько свет стоит, так было и так будет in saecula saeculorum [619].

– А вы, – подсел к ним Шарлей, которому, видимо, надоела игра, – как всегда, о бабах?

– Я излагаю твоему другу, – обрезал Беренгар Таулер, – краткий курс истории.

– Тогда и я охотно послушаю.

– У Жижки, – откашлялся Таулер, – пикарты все время были бревном в глазу. Против чехов снаряжали крестовые походы, католическая пропаганда раздувала проблему пикартского сектантства, адамиты оказались для нее прямо-таки пределом мечты. Вскоре вся Европа верила, что все чехи как один ходят голышом и трахаются все подряд в соответствии с учением Яна Гуса. Перед угрозой крестовых походов анархия в рядах могла оказаться губительной. А у пикартов, что уж говорить, по-прежнему были в Таборе тихие союзники. В конце марта 1421 года Жижка ударил на коммуну Каниша. Часть сектантов вырезали, часть, несколько десятков человек, в том числе самого Каниша, поймали. Всех пойманных сожгли живьем. Произошло это в деревне Клокоты, во вторник перед святым Георгием. Место было выбрано не случайно. Клокоты лежат совсем рядом с Табором, за казнью можно было наблюдать со стен. Жижка предостерегал Табор…

Он замолчал, глянул в угол, на Самсона Медка.

– Ну и стругает же он этот колышек, – вздохнул он. – Аж стружки летят… А ему не опасно давать нож? Он себе рук не порежет?

– Не бойся. – Рейневан уже привык к таким вопросам. – Он вопреки видимости очень осторожен. Продолжай, брат Беренгар. Что было дальше?

– Поочередно прикончили других сектантов, пока не осталась только одна группа: коммуна Буриана. Эти прятались в лесах у реки Нежарки. Жуткая банда, наирадикальнейшие из радикальных, совершенно сбрендившие и убежденные в своей божественной миссии. Они начали нападать на окружающие деревни и поселения, как говорили, чтобы «обращать». В действительности убивали, грабили, жгли, куражились, совершали невероятные зверства. Не боялись никого. Буриан, их вожак, которого, как, впрочем, раньше Каниша, уже официально именовали «Иисусом» и «сыном Божиим», вдалбливал им, что, будучи избранниками, они неприкасаемы и бессмертны, что ни один нож их не возьмет и никакое оружие не может ранить. Окружил себя гаремом из двадцати с чем-то женщин и девушек. Наконец дошел до того, что…

– Ну?

– Начал причащать… Хм-м-м… С помощью… fellatio [620]. Святое причащение, а? Но быстро приближался конец пикартского intermezzo . Жижка уже навис над ними как ястреб. В октябре выследил и окружил. Адамиты Буриана яростно сопротивлялись, дрались как дьяволы. Их вырезали, а примерно полсотни взяли живыми. Все сгорели на кострах. Половина были женщины, в большинстве – беременные. К ним отнеслись милостиво: адамитов перед сожжением подвергли жесточайшим мучениям. Адамиток сожгли без пыток.

– Всех?

– Нескольких, – покачал головой Беренгар Таулер, – оставили. В большом секрете, старательно спрятав от Жижки. О сексуальной свободе адамитов в то время уже хорошо знали. Адамитки, шел слух, любят, раздеваясь догола, а когда касается этих дел, то прямо-таки обожают оргии, особенно групповые, ничто не доставляет им большего удовольствия, чем коллективные игры, по несколько на одну. Ну а если они это так любят…

– Не надо. – Рейневан стиснул зубы. – Не надо досказывать.

– Однако должен. Одна из тех, которых пощадили, последняя живая, как раз несет сюда жбанчик.

– Маркета, – подтвердил Амадей Батя. – Некогда любимая жопка адамита Буриана, его фаворитка. Хунцлегер выкупил ее у таборитских братьев, когда она им осточертела. Сейчас она его рабыня. Собственность. Целиком и всегда. До самой смерти.

– Уйдя в коммуну, она сожгла мосты. – Таулер заметил удивленную мину Рейневана. – Возврата нет. Сектанты отказались от родственников…

– А охота на пикартов продолжается, – добавил, на первый взгляд равнодушно, Шарлей. – Почти ежедневно ловят и сжигают какого-нибудь, перед сожжением истязают. Девка вынуждена делать то, что приказывает Хунцледер, она отдана на его милость и немилость. И только благодаря ему живет.

– Живет? – Рейневан повернул голову.

Никто ему не ответил.

Названная Маркетой рыжеволосая девушка наполнила кубки. Теперь Рейневан рассмотрел ее внимательнее. На этот раз, наливая ему, она подняла глаза. В ее взгляде не было того, что он ожидал, на что надеялся: боли, стыда, покорности, подчиненности рабыни. Глаза рыжеволосой девушки заполняла огромная, безбрежная пустота.

Уголком глаза он заметил то, что удивило его еще больше.