Вера Огнева - Дети вечного марта. Книга 2

Ноги заплетались в траве. Кот поминутно спотыкался, дергал повод. Пару раз на него сзади натыкалась лошадь.

— Шак!

— Я вижу, Эдди.

Незнакомец вышел на поляну, будто вынырнул из густой зеленой воды. Вокруг колыхалось, разве кругов не было. С него капало. И его заметно шатало. Высоченный, выше Шака, широкий в плечах и тонкий в поясе, он имел зеленоватую кожу и длинные рыжие волосы. Одна прядь запуталась в листве. Чужак мотнул головой. Шаку показалось, что не прядь соскользнула, сама ветка колыхнулась, сбрасывая волосы. Чужак сделал огромный шаг и оказался в центре поляны. В руке он нес несуразный глиняный сосуд, заткнутый помятой еловой шишкой.

Эд уже стоял против. Если не знать, не поймешь, чего это Дайрен схватился за край плаща. Шак знал. Там пряталась тончайшая режущая струна. Эду не хватило одного мгновения. Руки зеленого человека вдруг удлинились и… спеленали собаку наподобие полос лыка. Спеленали и сдавили, так что Эд сразу обмяк.

Шак до последнего сидел над Цыпой. Только что показалось, она справится. Злополучное яйцо начало двигаться. Курица, собрав последние силы, помогала ему. Шак чертил круги по уродливому животу. Ее нельзя было сейчас бросать!

Эд!!! Но тот болтался в лыковых руках зеленого чудовища бесчувственной куклой. У Шака зазвенело в голове от напряжения. Она сейчас лопнет, разорвется части…

И тут с другой стороны поляны, тоже, будто вынырнув из воды, показался мокрый и расхристанный, невероятный, уже почти потерянный, кот с когтями наголо.

— Отойди от собаки, урод! — крикнул Саня, как давеча ему кричал мужик, отгоняя от девочки.

— А чего он драться? — мирно спросил незнакомец.

Но лыковые руки не разжал. Эда даже приподняло над землей. Лицо собаки посинело. А Зеленый продолжал:

— Я его отпущу, когда ты когти спрячешь. И вообще вали из моего леса. Тут я хозяин.

— Никто твоего права не оспаривает. А когти я не уберу, вдруг пригодятся.

— Тогда получишь труп.

В голосе Зеленого сквозило полное равнодушие. Пьяное равнодушие, между прочим, отметил Саня. Шел пьяный лешак по лесу, нарвался на компанию, не занравились, отчего бы ни придушить одного двух…

— Мы тебе зла не хотим, — сквозь зубы проговорил кот, краем глаза наблюдая, как Апостол осторожно перекладывает голову Цыпы со своих колен на подушку.

— Сиди, конь, на месте, бабе помогай, — рявкнул Зеленый, не поворачивая головы. — Лохматая! Вылазь!

Из-за бортика телеги показалась голова Фасольки. Растрепанные волосы торчали в стороны. Скупые северные цветочки повяли и смялись.

— Я тебя звал! Ты, почему не пришла?!

Солька дернулась как от пощечины. Лицо из растерянного вмиг стало лютым:

— А кто ты такой, чтобы я к тебе бегала?! Лягушка двуногая.

— Кот я? Лягушка?! Ну, держись…

Волосы Фасольки вдруг сами собой зашевелились и взвились в стороны мелкими кудряшками. Из них полезли, раскрываясь на ходу, крупные яркие бутоны. Вся голова девушки мгновенно оделась цветами. Из этой клумбы свесилась тонка зеленая лиана с белыми крапчатыми цветами и защекотала шею.

— Лягушка! Да? Я тебе сейчас еще покажу… знаешь что я с лягушками делаю? Жаль, нету, а и собака пойдет…

Но Солька не очаровалась превращениями. Завизжав, будто резанная она кинулась к Зеленому и вцепилась в его роскошные золотые волосы. Эд вывалился из ослабевших пут, точнехонько в лапы, подскочившего Сани. Только Шак оставался на месте.

— Все! Все! Я его отпустил. Дриадка… дриадка-а-а. У, какая ты красивая!

Солька успела уже выдрать одну прядь. Зеленый охнул, но отбиваться не стал, наоборот, притиснулся к девушке, обвил руками, спеленал, как только что Эда и… поцеловал.

Солька не сразу смогла вырваться, но таки оттолкнула любвеобильное пьяное чудовище, да еще и по роже дотянулась.

— Свинья! Нажрался, так веди себя прилично.

— А что я? Подумаешь, живой воды хлебнул.

Лешак поболтал бутыль, в ней еще оставалось. Солька опять переменилась в лице. Только в другую сторону — донельзя озадачившись. А Зеленый, вытащил смятую шишку из горловины, еще раз болтнул посудину и приказал:

— Эй, конь ушастый, отойди от птицы! Отойди, говорю.

Пока Апостол раздумывал, прикрыть собой Цыпу, либо, в самом деле, отодвинуться, золотоволосый набрал в рот жидкости из бутыли и фукнул на курицу. Брызги полетели маленьким искристым водопадом. Саня опустил, задышавшего уже ровно и глубоко, Эда на траву и кинулся к повозке. К ней же пришатался Зеленый, постоял, пьяно пялясь, на то, как Цыпа тужится, кивнул сам себе и, объявив Шаку, что теперь, де, курице сил хватит, отвалил в сторону Фасольки, но на полшагу споткнулся:

— Эй, ты, с когтями! Тащи птицу под дубок, да подержи навесу, в траву не клади. У меня тут… водятся всякие.

— Без тебя знаю, — огрызнулся Саня, подхватил Цыпу в охапку и унес в указанном направлении.

Крона над головой оказалась такой плотной, что вновь пошедший дождь ее не промокал. Медленные вялые, тяжелые струи стекали с листа на лист, барабаня где-то вверху, как по крыше. По контуру стояла сплошная водяная завеса.

— Видишь, как все здорово получилось. Сухо, тепло. Поднатужься, Ципочка.

— Саня… я думала. Саня… мы… О-о-о! А-а-а-а!

— Ага, покричи. Не так больно будет.

— Как хорошо, что ты вернулся. О-о-о!

Она так исхудала, что и напрягаться не надо было. Саня взял ее под коленки и придержал, как держат маленьких детей над горшком.

— Давай, девочка, чуть-чуть осталось. Ты же можешь. Тебе дышать не тяжело?

— О-о-о-о! А-а-а… Ик!

Это ик сотрясло сухое, измученное Цыпино тело до самой макушки. За ним последовало громкое чмоканье. Тяжелое кожистое яйцо выскользнуло из чрева роженицы и плюхнулось в мокрую траву. Сразу пропала невыносимая вонь. Черты лица Цыпы разгладились. И Саня подивился, неожиданно явившейся красоте.

— Какая ты молодец. Цыпочка! Шак! Неси простынку и плед тоже. Сейчас мы тебя переоденем, завернем…

— Где мой ребеночек? — Цыпа начала вырываться.

— Здесь, не волнуйся, — успокоил подбежавший Шак. Вместе с Саней они стащили с нее мокрую холодную одежду, завернули в сухое. Шак выкатил из травы новорожденный болтун.

— Где? Покажи мне его, — потребовала курица.

— Смотри, — без тени брезгливости Апостол взял в руки мертворожденное яйцо, которое чуть не убило мать, и поднес к ее лицу.

— Дай мне, я его согрею. Шак, должна же я родить хоть одного живого ребенка!

— Сейчас, моя девочка. Я его только заверну.

И в самом деле, запеленал болтун в чистую тряпку и подал матери.

Полуживой собака, между прочим, успел натянуть над второй повозкой чистый полог. Цыпу перенесли туда и оставили. Пусть поспит. Сами они и под дождичком… хотя, есть же дубок. Вонь странным образом успела выветриться. Шак говорил, что она обычно несколько дней висит в воздухе. Но, наверное, тут места были особенные.