J.M. - Убийца теней

Об этом сообщили Воллету. Жизнь или смерить младенца зависели теперь от него и, конечно, ему надлежало принять решение уничтожить отродье злого духа. Но почему-то мысль о детоубийстве внушила ему гадливость, несмотря на то, что речь шла о презренном, нечистом существе. А потом пришла другая мысль. Ведь это часть нее, изменницы с золотыми волосами, это почти что она сама - только не в обличии полоумной грязной девки, в обличии нового существа, которое будет расти... и которому можно будет продолжать мстить. Мстить за что? За обиду, нанесенную даже не его матерью, а женщиной, отдаленно на нее похожей? Об этом Воллет не думал. Слишком глубоко в его душе пустили корни себялюбие и жестокость, чтобы допускать такие мысли.

Это новое существо никому не нужно, и меньше всего родителям Изэли, которые давно смирились с тем, что дочь потеряна для них. Это существо в его, Воллета, власти. Оно сделается тем, кем он захочет, кем велит ему стать. Этот ребенок справедливо возненавидит породившую его лживую женщину, он будет не ее сыном, а... "моей собственностью", - этого Воллет не произнес даже мысленно. Но это было то, чего он хотел.

- Мы попытаемся спасти младенца, - сказал он пришедшей с вестью сестре-двухбережнице. - Постараемся, чтобы человеческая часть его души взяла верх над другой... Найдите ему кормилицу. Пока нуждается в женском воспитании, пусть живет у каких-нибудь крестьян, а мы станем молиться за него.

Первые шесть лет жизни мальчик, которому Воллет дал имя Лорк в честь одного из великих подвижников двухбережной веры, прожил в деревне, что лежала к югу от города. Приемные родители не знали подробностей его рождения, поэтому с радостью принимали плату в несколько монет за воспитание сироты.

В шесть лет Лорка забрали в обитель Священного Знака, и он стал одним из самых юных в Лоретте двухбережных братьев-учеников.

Когда в городе заговорили о каком-то пришлом ученом из Эйра, Воллет просто не мог не постараться побольше узнать о нем. Наиболее легким способом сделать это было самому послушать, чему учит чужак, что за лекции читает с кафедры лореттской ученой общины.

Едва увидев эйрца, Воллет почувствовал к нему не только интерес но, неожиданно для себя, почти расположение. В нем ощущалась приветливость без заискивания, открытость без стремления кому бы то ни было навязывать свое общество, и увлеченность делом, которым он занимается, настоящий энтузиазм. Говорил он легко и живо, но при этом мысли его текли стройно, ясно, так что при известной доле внимания слушающим нетрудно было их понять. Но что это были за мысли!..

Странное сожаление охватило Воллета. Если бы привлечь такого человека в лоно двухбережной веры, какой вышел бы из него проповедник, какой пастырь для заблудших душ, с какой легкостью возвращал бы он их на истинную стезю... Это был бы отличный соратник. Воллет вдруг почувствовал себя одиноким как никогда. Уже больше двадцати лет он - первый священник Лоретта, и обладает властью, которой когда-то желал. Больше с годами она не становится, но все же это настоящая власть. Только вот обратная ее сторона - одиночество. Все братья и сестры, все вторые священники подчиняются ему, но за всю жизнь он не встретил человека, с которым мог бы говорить не как с тем, кто выше него или ниже, но - как равный с равным, просто и по-дружески. Вот этот пришлый Талвеон, наверное, мог бы стать таким человеком... если бы не занимался греховной магией, если бы не проповедовал этой ложной философии, если бы не погубил свою душу.

Почему?! Почему он по другую сторону? Слушая, как Талвеон рассказывает о своих изысканиях и выводах, Воллет ощутил глухую злобу. Что ж, эйрец сам виноват. За этот час он наговорил столько, что хватит на несколько смертных приговоров. Какой глупостью или наглостью надо обладать, чтобы явиться в город смущать своими бреднями обучающуюся в общине молодежь!

Не дослушав, Воллет тихо поднялся и вышел из аудитории. Нужно встретиться со старшинами, судьями и сотником городской стражи.

В мыслях уже выстраивался перечень обвинений, которые можно предъявить ученому. Длинный перечень...

Пришло и другое соображение. Процесс будет громким - ведь, по достоверным сведениям, Талвеон на родине, в Эйре, своими провокационным речами уже заработал себе дурную репутацию. Если он, Воллет, добьется от еретика раскаяния, возможно, обратит на себя внимание Первообители. Возможно, отец Отр, сменивший в сане Первого из первых почившего отца Киннона, даст ему, Воллету, первосвященство в городе побольше Лоретта или даже в одной из обителей Норвейра.

Темный тюремный подвал, вонючий и душный. Мечутся по стенам тени палачей, в углу безмолвствует расследователь, а сидящий рядом с ним лекарь втихаря жует какой-то кусок - проголодался, пытка длиться долго. Здешняя обстановка, похоже, ему ничуть не мешает.

Но Воллета, когда он мельком глянул на эту трапезу, слегка замутило, как от излишнего опьянения. Отвращение смешалось с чем-то другим, чему он не знал названия, или боялся произнести его даже про себя... Это что-то острое, слишком уж волнующее. Чувство близости чужой боли... Чувство, что эта чужая боль зависит от него, Воллета. По его приказу она может стать сильнее или слабее. Этот человек, который мог бы быть его соратником... нет, это все равно теперь, об этом не надо думать... Этот человек в его власти.

Или не в его? Не безраздельно... И это злило Воллета, хотя и тут он не желал сделать даже мысленного признания. Власть над чужой болью почти всегда означает власть над человеком - но не в случае Талвеона. Не иначе как злые духи помогают проклятому еретику терпеть пытку. Во все время, проведенное в подвале, Воллет ни разу не вспомнил о возможном своем первосвященстве в другом городе. Желание сломить чужую волю приобрело для него абсолютную и самостоятельную ценность. Волю этого человека, который мог бы... нет. Нет.

Ни единого стона. Первый священник делает знак палачам. Скрип деревянной машины. По телу Воллета пробегает дрожь - словно отголосок чужой боли. На мгновение в мыслях он почти отождествляет себя со своей жертвой, но не сострадание, а странная приторная слабость переполняет его.

"Он сам во всем виноват", - мелькает в голове. Почему на обычных допросах он признал за собой авторство всех этих кощунственных рукописей, но не подтвердил, что хотел подорвать основы двухбережной веры? Он должен был сознаться, покаяться, отречься, и тогда... тогда он умер бы легко. Но нет, он упорствовал целый год - и в конце концов вынудил применить к нему пытку.

- Покайся... отрекись... - еще одна попытка. Бесплодная.

Ясно, чего добивается упрямый еретик. Хочет смутить его, Воллета, душу. Находит в себе силы смотреть в глаза и говорить... Говорить совсем не то, что так жаждет услышать от него первый священник.