Array Красная Шкапочка - Жнецы Страданий

Айлиша огляделась. Никого. Ну их, бусы эти. И лекарка начала быстро-быстро собирать травы в холщовый мешок.

— Запоминай. Вот эти заваришь дома. Баню затопишь покрепче. Распаришься и там уже выпьешь. Да холстин чистых припаси.

Быстрые руки порхали над сушеницей, с пальцев лилось бледно-голубое сияние.

И в этот миг неожиданная догадка осенила целительницу:

— Свекор-то как же? Ежели вдругорядь придет?

Молодуха подняла заплаканные глаза, в которых на миг сверкнула сталь:

— Не придет. Он надысь с сеновала спускался, так лестница опрокинулась. Расшибся. В горячке лежит. Знахарка говорит — долго не протянет.

Айлиша смотрела на помертвевшее застывшее в суровой прямоте лицо странницы и молчала. Сколько внутренней силы было в этой молодице. И какую тяжкую тайну с двойным грехом пополам взяла она на душу.

— На, — целительница протянула ей мешочек с травами. — Обожди. Еще кой-чего.

Девушка отвернулась к полкам, на которых стояли склянки с настойками. Взяла четыре разных и стала смешивать по капле в глиняной миске.

От неожиданно знакомого запаха вдруг закружилась голова, и тошнота подступила к горлу… Почему так бередит это пряное благоухание? Не раз она прежде готовила подобное зелье, но отчего ныне сознание поплыло? Будто вот-вот всплывет в памяти что-то давно забытое, подернутое туманом.

— Дай, — невидяще повернулась лекарка к девке и вырвала у той из рук мешочек со сбором. Поднесла к лицу. Вдохнула.

В ушах зашумело, каменный пол под ногами закачался. Казалось, вот-вот, вынырнет на поверхность что-то, что никак не получалось вспомнить, что-то разбуженное запахом сушеницы. Что-то страшное.… И сердце сжалось от предвиденья тоски. Словно во сне, Айлиша повернулась к молодице, вернула ей заветные травки и каким-то чужим, незнакомым голосом взялась наставлять, протягивая кувшинец с настойкой:

— Вот это выпьешь утром, когда после бани остынешь. Да в тот день не делай, гляди, ничего. Только спи.

Девка сбивчиво благодарила, пыталась сдернуть с шеи бусы, пыталась целовать лекарке руки, но та с неожиданной сноровкой вырвалась и выгнала благодарную просительницу прочь, пока никто не пришел.

Выставила и растерянно опустилась на лавку. Силясь поймать, удержать ускользающие смутные воспоминания. Но вместо воспоминаний только гулкое эхо отзывалось в голове, учащенно билось сердце и ныли виски. Деревянной походкой Айлиша вновь подошла к столу и снова начала смешивать капли, с закрытыми глазами вдыхая запахи, растравляющие душу.

Одна капля, вторая. Теперь из другой склянки. Благоухание становится гуще, к нему прибавляются горькие нотки… И вот Айлиша уже куда-то летит… медленно. Ей тепло… кто-то держит ее так бережно, заботливо. Не Тамир, нет.

Вдох. Сладко-приторный дурман трав…

«Куда это ты ее тащишь, сеновал-то у нас за конюшнями?»

Кто это говорил. Когда? Кому?

Знакомые нотки сушеных брусничных листьев. Горечь на языке…

«Ну и кто говорил мне, что эта не наблудит?»

«Она что — непраздная?»

Чужие голоса вторгались в разум, но вспомнить не получалось… да что же это! Словно со дна реки тащишь горсть песку, а когда поднимаешься к поверхности глотнуть воздуха — пригоршни пусты…

И тут Айлишу осенило — Дар! Она забыла про силу Дара! Голубые искры полетели с кончиков пальцев в миску с настойкой, и запах медвяный, острый ударил в лицо. Запах крови. Ее крови!

«Сын у нее. Права ты, Бьерга, по любви зачали. По большой любви. Богами ребенок дареный».

Ихтор! Он говорит!

«Нельзя ей рожать».

Майрико!

«Да, подлость творим. Но так и не впервой ведь. Сам знаешь, отринет она Дар. Как талый снег в землю уходит, так и она уйдет в материнство. А нам целитель нужен!»

Бьерга.

Пол уплыл из-под ног.

Все закружилось, понеслось. А в голову раскаленными стрелами вонзались все новые и новые воспоминания.

Холод. Пот по всему телу. Боль. И по внутренней стороне бедер течет что-то горячее. Отстраненные голоса. Запах крови. Плеск воды в кадке. Сухие простыни. И голоса, голоса, голоса…

Голоса креффов, все решивших за нее, не давших жизни ее сыну, лишивших ее памяти, обрекших на медленный ужас, на страшное угасание и очерствение. Не позволивших даже помнить о том, что в ней зародилась жизнь. Жизнь, безжалостно вырванная. Обманом. Тайной.

«Это чтобы скинула. А это, чтобы заспала все».

И она скинула.

И заспала.

Свое материнство. Своего сына. Свое счастье. Радость, которая не успела расцвести. Любовь, которая не смогла остаться. Огонь, который лишь поманил обещанием чуда и навсегда канул во тьму. И оставил ее одну — в холоде и страхе. Доживать долгие страшные дни ненужной чужой жизни. Среди равнодушных людей, для которых счастье — пустой звон.

Айлиша не могла плакать. Разучилась. Она поднялась с пола, запахнула кожушок. Столкнулась в дверях с возвратившимся Рустой.

— Ну что, помогла девке?

— Помогла. На столе монеты.

И она вышла, плотно закрыв за собой дверь.

Яркий зимний день ослепил белизной сугробов и солнцем. Холодный ветер ударил в лицо. Лекарка задохнулась. Ее швырнуло в сугроб, на колени. Ноги отказывались повиноваться, будто на спину навалилось все ее невыплаканное и оттого неосмысленное горе. Сердце ходило в груди тяжкими толчками, в голове шумело, к горлу подкатывала тошнота, но во рту пересохло.

Девушка незряче зачерпнула снега, обтерла им лицо, пытаясь прийти в себя, но не почувствовала ни холода, ни талой воды на щеках. Кто-то поднял ее, поставил на ноги. Что-то спросил. Она что-то ответила. Голос ее звучал спокойно.

Развернулась. Пошла прочь. Дышать было трудно. В ушах шумело, на темя словно легла раскаленная ладонь. Уйти от людей, ото всех.

Потому что память, разбуженная запахом зелий, Даром, кошмарами, усталостью, страхом, услужливо разворачивала перед Айлишей полотно событий.

Целительница брела, сама не зная куда. Кажется, поднималась по какой-то лестнице, круто уводящей вверх. А в себя пришла в небольшой захламленной комнате с узким высоким окном.

Северная башня.

Девушка опустилась на ледяной подоконник. В окно задувал сквозняк, холодил мокрое лицо, заставляя кожу индеветь и гореть.

Что она делает здесь? Девушка из рода Меденичей. Полоборота назад помогала она юной девке вытравить плод. Охотно помогала, уверенная, что так будет правильно, что лишь это верный путь.

Так же решили однажды Ихтор, Бьерга, Майрико.

И она не дрогнула, убивая чужое дитя. Пусть и жизнь ему дали против воли матери, пусть и страшное было у этой жизни начало, но оно было! И дитя было! И жизнь была. И кто знает, кем бы стал нерожденный ребенок? Может, единственным утешением матери? Может, единственным утешением кому-то еще, кто из-за Айлиши так и пройдет жизненный путь в одиночестве и тоске?