Робин Ла Фиверс - Темное торжество

— Значит, ты должен был сделать это быстрее, — бормочет д'Альбрэ, и я с трудом сдерживаю горький смешок.

Значит, мой братец убивает недостаточно быстро, по его мнению! Тем не менее д'Альбрэ коротко кивает ему. Пожалуй, это самое близкое подобие похвалы, на какое он способен.

Сумятица, возникшая у входа в зал, нарушает напряженность момента. Воины, вернувшиеся из боя, загоняют внутрь с полдюжины человек, по виду — самых распоследних слуг.

Д'Альбрэ касается пальцем губ:

— Их обнаружили в башне?

Де Люр пинает одного из приведенных — ему кажется, что тот недостаточно раболепно склонился перед господином.

— Нет, — говорит он. — Но они не были приставлены к делу, и у них нет свидетелей, знающих, где они были во время сражения.

Д'Альбрэ склоняет голову, словно любопытный стервятник. Потом медленно подходит к съежившимся беднягам. Это слуги герцогини.

— Итак, — произносит он самым что ни на есть бархатным голосом, — вы, стало быть, очень-очень верные слуги?

Никто не отвечает ему, и он улыбается. От этой улыбки у меня пробегает по спине холодок.

— Вы можете сказать мне, — продолжает д'Альбрэ. — Ибо я очень высоко ценю верность.

Самый старший среди слуг изо всех сил пытается выпрямиться, но его явно избили, и одна нога отказывается служить.

— Ваша милость правду сказали, — отвечает он гордо. — Мы служили нашей герцогине с самого дня ее рождения и теперь не отступимся от нее.

— И что, даже французы вас за свое золото не перекупили?

Я прикрываю глаза и возношу кратенькую молитву, чтобы старый глупец позаботился о своей безопасности и придержал язык, но какое там! Для этого человека существует только его честь.

— Нет, ваша милость, — говорит он. — С нами у них не прошло.

Д'Альбрэ придвигается на шаг ближе, нависая над кучкой слуг.

— Так кто же из вас, — спрашивает он, — пронюхал о задуманном нами маленьком приветствии и выбрался за стену, чтобы предупредить герцогиню?

— Никто из нас ни о чем не знал, — отвечает старик, и я уже готова издать неслышный вздох облегчения, однако этот недоумок, преисполненный чувства долга, вдруг добавляет: — Но если бы мы знали, непременно сообщили бы ей!

Д'Альбрэ раздраженно поворачивается к Пьеру:

— И как это мы его проглядели?

Мой братец пожимает плечами:

— Ни одна ловушка не вылавливает разом всех крыс, господин мой.

Без дальнейших разговоров, без какого-либо предупреждения д'Альбрэ отводит руку, еще облаченную в латную перчатку, и бьет старого слугу в лицо. У того голова с хрустом запрокидывается. Юлиан стискивает мою руку, чтобы я молчала и не двигалась с места. И я не двигаюсь, хотя мне до смерти хочется броситься на д'Альбрэ. Я обязана держаться — так же, как держался в бою тот последний отчаянный рыцарь. Я подручная Смерти, и я нанесу удар, когда придет время. Я должна быть на месте и в полной готовности, особенно сейчас, когда своим открытым вероломством д'Альбрэ уж точно заслужил метку, которой я ожидала долгих шесть месяцев…

А кроме того, старик уже мертв; моя ярость ему уже ничем не поможет. Я творю молитву о его отлетающей душе. Только это и могу для него сделать.

Маршал Рье выходит вперед, вид у него возмущенный, он хочет говорить, но тут раздается рев д'Альбрэ:

— Я пощадил ваши никчемные жизни! — Его голос громовым эхом прокатывается по залу, и уцелевшие слуги наконец-то гнутся от ужаса в три погибели. — И вот, значит, как вы намерены мне отплатить?

Он вытаскивает меч… Мой желудок связывается узлом и порывается скакнуть в горло, я хочу крикнуть, предупредить их… но не успеваю. Меч обрушивается на скорчившихся людей. На пол льется кровь… Второй удар приканчивает тех, кого не зацепил первый.

Не осознавая того, я делаю шаг вперед — и спохватываюсь, только когда рука Юлиана обхватывает мою талию.

— Осторожнее, — шепчет он мне на ухо.

Я закрываю глаза, ожидая, пока мои внутренности не вернутся на свои места. Юлиан толкает меня локтем, и я поднимаю веки, спешно придавая лицу отсутствующее выражение. И очень вовремя: пронизывающий взгляд д'Альбрэ устремлен прямо на нас. Я слегка оттопыриваю губу — так, словно учиненная им кровавая бойня отчасти развеяла мою скуку.

— Глупцы… — бормочу я.

Как же хорошо, что у меня больше нет сердца: нечему разорваться от боли.

— Юлиан! — окликает д'Альбрэ.

Я чувствую, как вздрагивает мой спутник. Потом он оставляет меня и выходит вперед:

— Да, мой государь и отец?

— Проследи, чтобы здесь прибрались. А ты, дочка, — черные непроницаемые глаза д'Альбрэ смотрят в упор, и требуется вся моя выдержка, чтобы встретить этот взгляд с прежним скучающим выражением, — позаботься о мадам Динан. Кажется, она упала в обморок.

Делать нечего, я покидаю надежную и безопасную каменную стену и иду исполнять приказ отца. Ну почему, почему судьбе было угодно, чтобы Юлиан застал меня на башне? Стоит графу узнать о том, что я сделала, и он убьет меня с той же легкостью, с какой убил этих несчастных.

Только, надо думать, не так быстро.

Я сопровождаю слуг, которые на руках уносят мадам Динан в ее комнату. Тащусь нога за ногу, и мои мысли текут так же медленно и лениво. Я словно бы вброд иду по густой грязи. В руках себя держу только благодаря монастырской выучке. Еще не хватало бродить туда-сюда в помрачении рассудка! Я просто не могу себе этого позволить.

Достигнув покоев мадам, велю слугам уложить ее на постель, после чего отсылаю их прочь. Оставшись одна, я смотрю на лежащую женщину. Нас с мадам Динан не назовешь союзницами, мы с ней просто разделяем некоторые секреты, а это совсем другое дело.

Она лишь изредка появлялась в нашей жизни, в тех случаях, когда ей позволяли это ее обязанности воспитательницы герцогини, — той самой герцогини, которую она в конце концов предала. Д'Альбрэ возложил на нее общее руководство воспитанием своих дочерей. В основном это руководство осуществлялось на расстоянии, с помощью писем и посыльных. Только когда происходило какое-нибудь несчастье, мадам Динан являлась к нам лично и наводила порядок.

Сейчас, лежа в постели, она выглядит старше обычного, наверное, потому, что с лица пропала всегдашняя маска напускной веселости. Я распускаю ее корсаж, чтобы легче было дышать. Потом снимаю громоздкий пышный парик вместе с нарядной шляпкой. Не потому, что все это усугубляло ее обморок; просто мне известно, что тщеславие мадам Динан не допускает, чтобы кто-то увидел седину, выдающую ее возраст. Невелико наказание, но хоть что-то!

И наконец я наклоняюсь, чтобы похлопать ее по щеке, быть может чуть сильнее, чем требуется для приведения в чувство. Ее дыхание на миг задерживается, она вздрагивает и приходит в себя. Дважды моргает, соображая, где оказалась, потом делает попытку сесть. Я придерживаю ее: