Анна Семироль - Мой любимый шут

Шут сидел за массивным столом и что-то писал. Колокольчики на колпаке едва вздрагивали. Я тихонько подошла, уселась в креслице рядом со столом, поджав ноги, и медленно заскользила взглядом по такому знакомому лицу.

…Узкое, немного даже вытянутое. Острый подбородок, отчётливая линия скул, нос с лёгкой горбинкой. Тонкие бледные губы, над верхней справа — маленький, почти незаметный шрамик. Щёточки бровей, дуги ресниц. Глаза — спокойные, тёплые, большие, взгляд глубокий, с лёгким налётом грусти — словно море в штиль. Ну посмотри же на меня, мой любимый шут!

— Привет, — улыбнулся он, отрываясь от рукописи, — Я уж начал беспокоиться, куда подевалась моя дама сердца.

— Привет. Извини, что заставила поволноваться.

Он отложил рукопись в сторону и с наслаждением потянулся. Зазвенели бубенчики.

— Ты даже пишешь в этом дурацком колпаке, — с укоризной вздохнула я, кладя локти на стол, — Он тебе не надоел?

— Я на работе, Рита. Я же шут, помнишь?

— Но тут же тебя никто не видит!

— Не суть важно. Я просто шут. А ты немедленно рассказывай, где три дня пропадала.

Я молча теребила свой блокнот. Вообще-то последний раз выходя от Шута, я поклялась себе, что когда мы снова встретимся, я ПОПРОШУ… Встретились. Просить было почему-то страшно.

— Рита, эй… ты чего?

И действительно, чего это я? Вот же мой Шут — почти родной, любимый, понимающий, самый лучший. Кажется, он всю жизнь был рядом… Эх, была не была!

— Возьми меня замуж.

По-моему, вышло слишком тихо. Или слишком громко. В общем, слишком. И страшно стало от этого нахального «слишком». А потом я поняла, что мой Шут смеётся: по-доброму, с облегчением — будто ожидал от меня чего-то глобально-ужасного, а оказалось-то…

— Так возьмёшь? — совсем уж нагло спросила я.

Теперь наступила его очередь молчать. Надо думать, ошарашено. Или нет?..

— Послушай, ты, наверное, пошутила? — прозвучал воистину дурацкий вопрос.

— Нет.

— То есть, ты хочешь стать моей женой? — он покинул своё место и зашагал по комнате — от двери к столу, от стола к окну и обратно, — Ты хочешь стать женой шута?

— Да.

— М-маргарит-та!!! — воскликнул он, — Я же старый!

— Четырнадцать лет — не разница, — упавшим голосом сказала я.

— Я же некрасивый, не имею ни хорошего заработка, ни дома… Зачем тебе нищий шут, Рита?

И тут я жутко разозлилась. Подошла к Шуту, встала перед ним на цыпочки — чтобы глаза в глаза, а не в подбородок — и сказала:

— Зачем? Я, веришь ли, люблю тебя. А ты, кажется, говорил одно время, что любишь меня. Или нет?

— Да, — услышала я уже у двери, выходя.

Не остановилась. Не осталась. Не женское это дело…

Болела. Злилась. На работе угрюмо сидела в углу и не отвлекалась на посторонних (а они только и рады были), монотонно делала своё дело. Дома штопала к зиме шерстяные носки и помогала маме закатывать в банки лимонное варенье. Мама пела. Ей желтеющие в банках лимоны напоминали канареек и создавали солнечное настроение. Меня присутствие в холодильнике законсервированного солнца не спасало. Не грело.

Получили письмо от деда. Он наконец-то купил себе ишачка и очень радовался. Они с бабушкой поселили скотинку в чистой просторной пристройке к дому и всячески холили и лелеяли. Это хорошо. Дед давно мечтал об ишачке.

Кошка Пуфффа всласть повисела на моём рабочем платье и подрала оборку. Даже не обиделась: знала, что Пуфффа глупая и ей всё равно, что драть — платье ли, занавески, покрывало, мамину шаль…

Вечера были пресными, как плохой сыр. Приходила усталая из универа, без особого аппетита ужинала, потом подсаживалась с книжкой сказок на диван к маме. Мама смотрела телевизор. По телевизору молодёжь тащилась от принца Мартина и нового поп-идола, абсолютно неотличимого от всех предыдущих представителей древнейшей профессии (я о шоу-бизе, а вы что подумали?). Мама умилялась принцем, а я читала детские сказки. Сказки все были о принцах, принцессах или крестьянах, иногда — о животных. А мне хотелось сказок о шуте. Хотя бы одну и именно сказку, потому что, как мне казалось, реальностью я была сыта по горло.

Заходила соседка Адель, звала посмотреть на распустившийся у неё на подоконнике восхитительный цветок. Сходила. Посмотрела. Восхитилась. А про себя подумала, что он слишком яркий и аляповатый. А что якобы пахнет божественно… У меня всё равно насморк.

Обещала Адели вышить для неё портрет цветка на наволочке.

У всех свои идолы.

Через три дня мама догадалась, что я больна. Назначила лечение: мы в выходные прошлись по магазинам, прикупили мне сапожки, маме — сумочку, сходили в театр, но спектакль был модерновый, и я уснула в середине первого акта. После театра был модный салон, где я ультракоротко подстриглась и выкрасила оставленный ёжик чёрным. Мама была в шоке, но ничего не сказала.

Правда — какая разница, что я за образина, всё равно на работу во Дворец все парики надевают. Овечьи и не очень. Некоторым даже идёт. А Лео приклеивает усы.

Рубашку Шуту я сшила. Даже без мерок. По памяти. Мне ли не помнить… Отнести готовое попросила Василину. Васька немного поворчала чисто по инерции, но просьбу выполнила. Вернувшись, заявила:

— Этот паяц был со мной груб. А тебе велел передать, чтобы приходила сама, — и уже тише, чтобы не услышали другие: — Соскучился. Я бы даже сказала, что волнуется.

— Угу, — усмехнулась я, — Щаз побегу. Всё брошу и помчусь.

— За мужчинами бегать неприлично, — нарисовалась уж очень правильная Алиса.

«Кто бы говорил», — раздражённо подумала я, но смолчала. Сил на скандалы не было.

Два дня спустя к нам заглянула прачка Лилия, поманила меня пальцем в коридор, а когда я вышла, сказала, что Шут в лоскуты изорвал все свои рубашки и требует новых. Лично от меня. Услышав в ответ лаконичное и решительное «перебьётся», Лилия разразилась укорами:

— Ну не будь ты ребёнком! Дорожишь кем-то — засунь свой норов в сундук и защёлкни замком! Глупо даже думать о попытках переделать взрослого мужика!

— Никто и не собирается его переделывать. Вот ещё! — фыркнула я.

— Будь ты попроще!

— Не хочу. Надоело.

Да, наглая… Лилия смотрела пристально. Так смотрят на стрелку весов, прикидывая, хватит ли денег расплатиться за товар. Ну давай, спрашивай…

— Рит, у вас всё нормально?

Так и знала.

— Нет. Я болею, — призналась честно.

Лилия поправила выбившуюся из-под накрахмаленного чепца кудрявую прядь.

— Послушай, подруга, а ты уверена, что всё правильно поняла?

Ай да Лилия! Может, она мысли читает? Откуда ей тогда знать? А вопрос-то «в яблочко»… М-да.

— Вот и подумай, — подмигнула мне проницательная прачка и удалилась, шурша по полу юбкой.

Думала. Сперва на работе: так закопалась в дебри собственных мыслей, что чуть не пристрочила швейной машинкой собственный палец к шёлковому пододеяльнику. Затем по пути домой: кажется, не ответила на вежливые приветствия маминым знакомым. Думала дома: две ложечки соли в чай себе, одну — маме.