Анна Семироль - Мой любимый шут

— Знаешь, я раньше тебе не говорила, но… Именно с этого вокзала почти пятнадцать лет назад уехал мой отец. С тех пор мы с мамой ничего о нём не слышали, — глухо сказала я.

Помолчали. Потом Шут спросил:

— Что ты об этом думаешь?

— Не знаю… А что принято думать в таких случаях? Он нас бросил, наверное. Хотя мама до сих пор ждёт. Не верит в очевидное, зачем-то отбрыкивается от реальности. А он нас просто бросил. Вот и всё.

— Ты рассуждаешь как Мартин года четыре назад, — изрёк Шут, насупившись, — В этом вы похожи — бескомпромиссностью.

— Угу, давай, вали всё на возраст, — проворчала я, — А что, Март правда — сын короля? Не какой-нибудь графёнок, послёнок, стилистёнок, а…

— Язва. Почему ты злая такая, Маргарита?

— Не люблю я твоего дорогого наследника престола. Он избалованный бабским вниманием придурок.

— Ошибаешься.

— Хотелось бы, но я недавно воочию убедилась в том, что Мартик никого вокруг за людей не считает. Мажор.

— Это бремя власти, — в голосе Шута прозвучало граничащее со скорбью сожаление. Не понимаю.

— Это недостаток воспитания, — отрезала я и перекинулась на другую тему: — Слушай, ты правда все рубашки изничтожил?

— Истина. И сейчас на мне под курткой и свитером ничего нет!

— Ладно. С утра засяду шить тебе наряды…

Прогудел проходящий поезд. Встрепенулись и захлопали крыльями потревоженные голуби высоко под сводами. Прошло в сторону перрона несколько человек. Поздний вечер, почти пустой вокзал…

— Шут, расскажи мне, откуда ты родом…

— Н-ну… Оттуда, где море. Там круглый год лето и в каждом дворе растут громадные деревья с розовыми персиками. Там хорошо и спокойно. Добрые дети, счастливые семьи, симпатичные собаки… и прочая романтическая чушь.

— А зачем ты оттуда уехал? — спросила я, кладя голову на плечо любимому мужчине, — Если там так хорошо, то с чего ты вдруг сорвался с места, объездил полмира и ни с того ни с сего решил осесть у нас и стать шутом…

— Глупая. Я к тебе приехал, — сказал он с лёгкой укоризной и поцеловал меня в нос, — Я искал по всему миру девушку с щеками, похожими на персики с дерева у моего дома. И нашёл.

Стало приятно и спокойно.

— А я всю жизнь мечтала о шуте, — призналась тихо.

— Тут я, девчоныш. Такой вот нескладный, стареющий мужчинка, на которого ты периодически дуешься и которому каждый раз приходится идти на самые разные ухищрения, чтобы пооригинальнее вымолить у тебя прощение.

Я засмеялась.

— Ты чего? — удивился Шут.

— Вспомнила, как мы с тобой первый раз поругались. Ты тогда предложил подраться подушками, и в самый разгар жуткого бедлама влетел Мартин. Ну и личико у него было!

Шут усмехнулся, подышал теплом мне в ёжик на затылке. Вздохнул. Я поджала ноги, повозилась и улеглась к нему на колени. Хотелось уюта, одеяла и опущенных тяжёлых штор. Чего-то домашнего, мягкого, спокойного. Того, чего у нас с ним никогда не было. Нет, ну было, конечно… Но как-то спешно, напряжённо — из-за боязни быть застуканными вездесущими придворными (а пару раз Мартин без стука врывался). Шут раньше смеялся: «Служебный роман!», а потом однажды я вдруг заметила, что это его тоже тяготит. «Я — самое свободное существо во дворце с максимальным числом степеней несвободы», — признался он мне как-то, — «Я творю то, что, как им кажется, хочу я, а на самом деле — они. Я сам себе не хозяин…»

— Шу-ут… — выдохнула я мягко.

Звякнули бубенчики. Тонкие, артистичные пальцы провели по ободку моего уха. Мимо нас прошла невыразимо-грустная, но очень упитанная собака.

— Знаешь, о чём она мечтает? — спросил Шут задумчиво.

— Кто? — недопоняла я.

— Собака.

— О чём же?

— Уехать на поезде туда, где её не будут выгонять под дождь, шпынять и пугать… И грустит она от того, что собакам не продают билеты на поезд.

— Это несправедливо, — скуксилась я.

— Зато весьма закономерно. Каждому своё.

— А мне? — я даже привстала, — Мне что предназначено? Ты же умный, ты должен знать…

Он снова провёл пальцами по моему уху. Приятно…

— Тебе — счастье. Много-много.

— На халяву? — с надеждой вопросила я.

— Как скажешь, — усмехнулся он.

«Как скажешь ТЫ», — хотела поправить я, но не стала. Что толку набиваться-напрашиваться? Я для себя всё решила, теперь его очередь. Терпеть не могу навязываться. Да и не-свою свободу несвободы надо уважать.

Я поёжилась и вздохнула. Шут тут же встрепенулся:

— Устала?

— Угу, — согласно промычала я.

— Домой?

Кое-как приняв вертикальное положение, я предложила:

— Поехали вместе. Мама будет только рада, — и добавила тихо: — Пожалуйста.

— Маргарита, ну я не при параде, — уныло произнёс Шут, — И без подарков мне стыдно.

— Как хочешь, — сухо сказала я и уставилась в сторону.

Помолчали. Потом он решительно хлопнул ладонями по коленям и выпалил:

— Ладно! Едем! Не хочу больше сегодня тебя разочаровывать! Жди здесь, я пойду ловить кэб.

Он умчался на улицу, а я сидела и улыбалась, довольная. Наверное, со стороны это выглядело уморительно-глупо. Подошла невесть откуда взявшаяся старушка-попрошайка (не иначе как привлечённая моей безалаберной улыбкой), я механически сунула ей в ладонь несколько монеток, доселе дремавших в кармане пиджачка. Бабулька обрадовано позвенела денежками и вдруг подмигнула мне и прошамкала:

— Достойный выбор, очень достойный…

— Вы о чём? — растерялась я.

Но старушка уже шаркала к выходу. У дверей вокзала она пересеклась с Шутом, ухватила его за рукав и что-то сказала. Шут усмехнулся и кивнул.

— Чего она? — настороженно спросила я, когда он подошёл поближе.

Шут засмеялся:

— Да так… Мы ей понравились.

— Прикольно, — согласилась я.

— Пойдём. Я поймал для нас самый уютный кэб на свете…

В кэбе оказалось неожиданно тепло. Мы с Шутом размякли на пахнущих кожей удобных сидениях и закачались кораблями на волнах звонкого цокота копыт вороной лошадки. Минут через пять я вышла из оцепенения и цапнула с головы Шута его обожаемый колпак. Ласково погладила щёточку коротких волос.

— Откуда в твоём возрасте такая седина?

— Неудачно пошутил, — зевая, отозвался Шут.

— Перед кем же? — заинтересовалась я.

— Перед жизнью, — ответил он до неприличия серьёзно.

Кэб тряхнуло, и я с удовольствием повалилась в шутовы объятья. Он легко пристроил меня на колени и медленно провёл по моему лицу линию тонким указательным пальцем — от лба до подбородка.

— Ты зачем рубашки изорвал? — вспомнила я.

— Хотел, чтобы ты пришла.

— И для этого уничтожал чужой труд? — я старалась выглядеть максимально суровой и серьёзной.

— Надеялся, что ты либо разозлишься, либо пожалеешь меня и придёшь.

— А мне было по барабану.