Хартман Рейчел - Серафина

— Постарайся создать образ, ментальный аватар каждого из них, и обстановку, в которой им хотелось бы находиться, — сказал тогда он. — Тот мальчишка, Летучий мыш, все время залезает на деревья, так посади в своем разуме дерево. Посмотрим, захочет ли его аватар забраться на это дерево и остаться на нем. Возможно, если ты начнешь развивать и укреплять связь с этими сущностями, они перестанут искать твоего общества в неподходящее время.

Из этого предположения вырос целый сад. В саду гротесков у каждого аватара было свое место; я навещала их каждый вечер, а если забывала, расплачивалась головными болями и видениями. Но пока у этих странных жителей все было тихо и спокойно, видения меня не мучили. Ни я, ни Орма не понимали точно, почему все получилось. Орма утверждал, что никогда не слышал о более необычайной ментальной структуре и сетовал, что не может написать о ней диссертацию; но я была тайной даже среди драконов.

Вот уже четыре года меня не мучили нежеланные видения, но ослаблять бдительность было нельзя. Мигрень, которая началась после похорон принца Руфуса, означала, что гротескные жители моего сада возбуждены; очень возможно, что скоро начнется приступ. Когда Орма оставил меня на мосту, я поспешила как можно скорее вернуться в замок Оризон, предвкушая целый час ментальной гигиены или, как говорил Орма, приведения разума в ард.

В моих дворцовых покоях было две комнаты. Первая — гостиная, где я занималась музыкой. Спинет, который мне подарил Орма, стоял у дальней стены; рядом был шкаф, где хранились книги, флейты и уд. Шатаясь, я добралась до второй комнаты, где стояли шифоньер, стол и кровать; я жила здесь всего две недели, но успела настолько ко всему привыкнуть, что чувствовала себя как дома. Прислуга замка уже разобрала постель и разожгла огонь в очаге.

Я разделась до полотняной нижней сорочки. Следовало первым делом вымыть и смазать чешую, но каждый дюйм тела умолял поскорее лечь в кровать, да еще нужно было разобраться с головной болью.

Стянув с кровати подушку-валик, я села в позу лотоса, как учил Орма. Закрыла глаза — боль была к тому времени уже настолько сильной, что выровнять дыхание удалось не сразу, — и до тех пор повторяла мантру «все в арде», пока не увидела, как перед мысленным взором до горизонта раскидывается пестрый, пышный сад.

Оглядываясь, я поначалу немного растерялась — в каждое мое посещение план сада менялся. Передо мной расположилась изгородь из древних плоских камней; из каждой щели, словно пучки зеленой шерсти, росли папоротники. За нею я разглядела фонтан Безликой дамы, маковый вал и лужайку с запущенными, буйно разросшимися садовыми деревьями. Следуя наставлениям Ормы, я каждый раз останавливалась на несколько секунд у входа, положив руки на ворота — на этот раз чугунные — и говорила: «Это сад моего разума. Я возделываю его, я владею им. Мне нечего бояться».

Среди деревьев виднелся Пеликан, получивший свое прозвище за большой, мягкий зоб, который подрагивал у него на шее и свисал на тунику, будто кожаный слюнявчик. Всегда было тяжело, если первым попадался кто-нибудь с уродством, но я натянула на лицо улыбку и ступила на траву лужайки. К моему удивлению, ноги тут же промокли от росы; я даже не заметила, что была босиком. Пеликан не обратил никакого внимания на мое приближение и не отрывал глаз от неба, которое в этой части сада всегда было темным и звездным.

— Как поживаете, мастер П.? — Гротеск недобро закатил глаза; он был встревожен. Я попыталась было взять его за локоть (старалась не трогать их за руки, если этого можно было избежать), но он отстранился. — Да, день был непростой, — мягко сказала я, потихоньку оттесняя Пеликана к его излюбленной каменной скамейке. Углубление в сиденье было заполнено землей и засажено душицей, от которой разливался успокаивающий аромат, стоило присесть на скамью. Пеликан находил это приятным. В конце концов он отправился туда и устроился среди ростков.

Я еще несколько мгновений понаблюдала за ним, чтобы убедиться, что он окончательно успокоился. Кожей и темными волосами он был похож на порфирийца, а вот красное растянутое горло, которое расширялось и опадало с каждым вздохом, не было похоже ни на что на свете. Хотя мои видения и были очень четкими, тревожно было думать, что они — и другие, еще более изуродованные — на самом деле живут где-то в реальном мире. Не может же быть, чтобы боги Порфирии были так жестоки, что позволили Пеликану существовать на самом деле? Мое бремя чудовищности по сравнению с этим было ничтожно.

Он совсем утихомирился. Что ж, с одним разобрались, и это оказалось совсем не сложно. Странно, почему тогда голова так раскалывалась? Может быть, другие окажутся взволнованы сильнее?

Поднявшись со скамьи, чтобы продолжать свой обход, я босой ногой наступила в траве на что-то холодное и кожистое, наклонилась и увидела большой кусок апельсиновой кожуры. Еще несколько было рассыпано под высоченными самшитами.

Я сознательно наполнила сад вещами, приятными каждому отдельному персонажу — деревья для Летучего мыша, звездное небо для Пеликана — но все остальное обеспечило мое подсознание, скрытый поток, который Орма звал «подмыслием». Новые украшения, диковинные растения и статуи появлялись без предупреждения. И все же мусор на лужайке казался чем-то неправильным.

Бросив кожуру под изгородь, я вытерла руки о юбку. Насколько мне было известно, в этом саду лишь одно апельсиновое дерево. Пока волноваться рано, нужно сперва добраться до него.

Мизерере обнаружилась у перелаза через изгородь; она выдергивала себе перья. Я отвела ее в гнездо. Тритон бился под яблонями, сминая колокольчики; его я увела обратно в лужу и втерла грязь в его нежную голову. Потом проверила, держится ли замок на Крохотном домике, и кое-как пробралась босиком через неожиданно появившееся на пути поле чертополоха. Вдали уже виднелись высокие деревья рощи Летучего мыша. Я двинулась по липовой аллее, время от времени ныряя в сторону, в зеленеющие сады, успокаивая, убаюкивая, воркуя над каждым жителем. В конце аллеи путь мне преградила разверзшаяся в земле трещина. Расщелина Грома сменила место и теперь мешала мне пройти к финиковым пальмам, в которых жил Мыш.

Громом я называла самсамского волынщика, который привиделся мне в детстве. Он был моим любимцем; к стыду своему, меня больше тянуло к тем из жителей, кто выглядел более-менее нормально. Этот аватар отличался от остальных тем, что издавал звуки (отсюда и пошло имя), мастерил всяческие штуки и иногда покидал отведенный ему участок. Кроме него, бродить повадился лишь еще один персонаж, Джаннула, и она пугала меня до такой степени, что я заперла ее с глаз долой в Крохотном домике.